Милан Николич - Современный югославский детектив
— Ты устала?
— Нет. Только пить хочется.
— Тогда спустимся вниз.
Это также входило в их воскресный ритуал: он покупал дочке все, что та хотела, разрешал и сок, и коку нить холодными, она же широко пользовалась этой возможностью. И не было случая, чтобы простудилась. Зато на обратном пути отец то и дело вынужден был останавливать машину, и девочка бежала в придорожные кустики. Гашпарац понимал, что его попустительство продиктовано угрызениями совести, потому что в будни он слишком мало времени уделял дочке, а может, сказывались воспоминания детства: на престольных праздниках никогда не удавалось досыта напиться ситро и газированной воды. Он знал, что поступает нехорошо и непедагогично, но в своем поведении ничего не менял.
— Тебе здесь нравится?
— В Крапине красивей.
И так всегда. Место, где они побывали в прошлое воскресенье, казалось ей лучше и нравилось больше, чем нынешнее, зато в следующее воскресенье восторги обязательно высказывались о сегодняшнем. В этой черте характера дочери Гашпарац усматривал что-то от себя.
Они шли по главной аллее. Белые дорожки, аккуратно подстриженные деревья, белые здания и павильоны выдержаны в стиле минувшего века. На всем печать целительной простоты, естественности и удобства, предоставляемого цивилизацией: как в Опатии и на других курортах. У Гашпараца окружающая обстановка вызывала в памяти произведения хорватских писателей-реалистов, предусмотренные школьной программой: неизвестно почему действие большинства романов происходило на курортах, у горячих источников, и, как правило, был печальный конец. Да и впрямь минеральные источники производят грустное впечатление.
Среди гуляющих он заметил знакомую фигуру высокого, хорошо сложенного мужчины. Рядом с ним, опираясь на его руку и, казалось, с трудом передвигая ноги, шла маленькая, очень худая и очень бледная дама. Это был директор «Гефеста», того самого, где работал Валент, а теперь работает Звонко.
— Добрый день! Не ожидал вас здесь встретить.
Они остановились и протянули друг другу руки. Узнав директора издали, Гашпарац попытался сделать вид, что не заметил его, он не хотел мешать озабоченному человеку, а тот, напротив, вроде бы даже обрадовался встрече, словно знакомое приветливое лицо могло оживить серую тоску общения с болезнью: сострадание требует большого напряжения, это было известно и Гашпарацу.
— Мы приехали сюда погулять. А вы?
— Это моя супруга. Она здесь уже две недели, и в свободные дни я ее навещаю.
Женщина, опираясь на руку мужа, посмотрела на девочку, пытаясь изобразить улыбку на бледном лице. По выражению ее взгляда и улыбке Гашпарац понял, что она бездетна.
— Да… — начал директор, не находя, о чем бы они могли поговорить. — Как продвигается дело? Появилось что-нибудь новое?
— Да так. Идет понемногу, — уклонился от прямого ответа Гашпарац, понимая, что неофициальные разговоры на эту тему могут помешать в работе Штрекару.
— Руди, — тихо проговорила женщина, — если у тебя серьезный разговор…
— Нет, нет… — поспешил заверить ее адвокат.
— Я уже устала. Проводи меня в комнату, я полежу, а вы спокойно побеседуете.
Директор бросил тревожный взгляд на Гашпараца, но тот, не зная, что ответить, сообщил:
— Мы посидим на террасе.
Супружеская пара медленным шагом направилась вниз по тропинке, а Гашпарац с дочкой, усевшись за столик, заказали три лимонада: один для него и два для нее.
— Эта тетя больная? — спросила девочка.
— Да.
Девочка только кивнула. Она помнила, как болел ее дедушка, мамин отец, и знала, что, когда болеют взрослые, не следует много говорить — там все очень сложно. Поэтому свое внимание она сосредоточила на лимонаде.
Директор вернулся довольно быстро и сел за их стол. Он выглядел озабоченным, вытирал платком лоб, хотя воздух был влажным и даже прохладным.
— Ваша супруга серьезно больна? — спросил Гашпарац.
— Рак, — ответил тот тихо, бросив тревожный взгляд на девочку. Но она уже вытащила из сумочки комикс и, потягивая через соломинку лимонад, погрузилась в чтение.
— Да, — произнес Гашпарац, и на его лице появилась привычная гримаса, которая должна была обозначать бессилие перед судьбой.
— Это тянется годы, — заговорил директор. — Теперь, похоже, подошло к концу. Грудь. Опасаются метастазов, необходима операция.
— Отчего же не попробовать? Считают, что это не самое плохое.
— Наши не решаются. Надо бы повезти ее за границу, в Швейцарию, а вы представляете, сколько это стоит…
— Может быть, и здесь…
— Нет, нет… Если бы пораньше… А сейчас уже нет надежды. Полагаю, мне удастся сколотить кое-какую сумму. Я получил в наследство порядочный надел земли, родственники мне его продали, и, надеюсь, этого хватит.
— Повезете в Швейцарию?
— А что делать? Вероятно, на следующей неделе, а может, и раньше.
Они помолчали, потягивая каждый из своего стакана и сознавая, что тема исчерпана. Собеседник вдруг сказал с глубоким вздохом:
— Мы женаты уже тридцать лет.
Опять наступило молчание. Директор попытался перевести разговор на другое:
— Красивая у вас девочка. — Девочка даже не подняла глаз. Тогда он спросил: — А как следствие?
Гашпарац почему-то не мог признаться этому человеку, что не имеет отношения к милиции. Он пожал плечами.
— Все, знаете ли, не так просто.
— Да, да. Конечно. Вы еще подозреваете этого парня, Валента? Я думаю — не хочу быть навязчивым, — уж если вы приезжали к нам, очевидно, и он…
— Не знаю, что вам и сказать, — искренне проговорил Гашпарац. — Судя по всему, он этого сделать не мог… Хотя ведет себя как-то странно, словно что-то скрывает.
— Да, он такой, я его давно знаю.
— Скажите, раз уж мы начали, почему вы с ним не поладили? Я слышал, о вашей ссоре чего только не болтали. А дело, вероятно, выеденного яйца не стоит? Полагают, он потому и уволился.
— Не только. Кстати, это вовсе и не ссора была, так, стычка. Такое случается между людьми… Можно сказать, на каждом шагу. Сначала недоразумение, один другого неверно поймет, обидится…
Гашпарац слушал. Ему показалось, директор куда-то клонит. Вопрос — зачем? Заметив, что собеседник колеблется, пошел в атаку:
— Много разговоров… А ни вы, ни он никому ни слова. Как же так?
— Видите ли, у нас с ним как бы безмолвное соглашение. Оба мы прекрасно сознавали, что поспешили, и не хотели на виду у всех докапываться до правды-матки… Я, естественно, будучи директором, не мог далее попустительствовать…
— Значит, так ничего и не выяснилось. А что же все-таки было?
— Мне неприятно вспоминать, особенно сейчас, когда он в такой… ситуации. По сути дела, это мелочь, но может создаться впечатление, что я хочу его очернить. Ничего особенного, уверяю вас, сущая мелочь — просто мне пришлось его отчитать в присутствии старушки Юрчакицы, вы ее видели, наш бухгалтер, а он воспринял это как оскорбление, соответственно ответил мне, потом начал пакостить…
— А за что вы его отчитали?
Вздохнув, директор посмотрел на девочку, поглощенную чтением, огляделся по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь его подслушивает, опустил голову и уставился на свои лежащие на столе руки. На Гашпараца не взглянул. Наконец сказал:
— Еще раз повторяю — неудобно мне. Это мелочь и ни с чем не связана. Видите ли, он все крутился возле сейфа. Как-то у меня пропали ключи, которые оказались у него в кармане.
XVIII
День начался нервотрепкой. За завтраком девочка не переставая кашляла, что сразу же было поставлено в прямую связь с холодным соком и мокрыми сандалиями. Затянутое тучами небо давило, дул тяжелый южный ветер, лицо у Лерки было бледное, под глазами круги. Скривив губы, что, надо сказать, ее абсолютно не украшало, она процедила:
— Пора бы тебе понять — так любовь ребенка не завоюешь.
Гашпарац опустил голову: он хорошо знал, что отвечать нет смысла, к тому же в словах жены была доля истины. Но вместе с тем верил — девочка любит его прежде всего за то, что он не стесняет ее желаний. И она даже сейчас приняла сторону отца. Попыталась соврать:
— Мама, я выпила только один сок. Правда, папа?
Гашпарац почувствовал неловкость: не хотелось бы приучать дочь к заведомой лжи, хотя она героически принимала всю вину на себя. А поддержать ее — значило вызвать новую вспышку упреков и, кроме того, показать дочке, что и отец говорит неправду, если ему приходится туго. Поэтому он ответил уклончиво:
— Я точно не помню, хотя мне кажется…
Лерка многозначительно взглянула на него, а девочка скова раскашлялась. Он не ушел из дому, пока ее не уложили в постель. Когда он к ней наклонился, прощаясь, девочка шепнула:
— В следующее воскресенье поедем в Озаль. Ладно? Я никому ничего не скажу.
