Екатерина Лесина - Счастливый доллар

Почуял засаду? Или просто перестраховался на всякий случай? Семен, сунув пистолет за ремень, вышел во двор. Гость его незваный сидел на колоде и курил. Знакомая собачонка разлеглась у ног, вывалив язык. Дышала она сипло, с натугой.

– Болеет. И старая уже. Усыпить думаю, да все жалко, – сказал человек, протягивая руку. – Ну давай знакомиться. Меня Пантелеем звать.

– Семен.

– Это я знаю. Семен Семенов. Бывший спортсмен. Бывший мент. Бывший детектив. Бывший-бывший, тут я лучше тебя знаю.

Убьет. И почему-то не сомневается, что убить выйдет. И наглость такая вызывает оторопь.

– Скажи честно, Семен Семенов, это ты деньги спер? – поинтересовался Пантелей, закидывая ногу на ногу. – Только в глаза гляди. Когда в глаза глядят, то оно сразу видно, кто и об чем думает.

Пустота и мертвота. Как будто этот, оседлавший колоду, поигрывающий топором человек и не человек вовсе.

– Не я.

– А Олежку нашего ты убил?

– И его не убивал.

– Ну надо же, какой хороший человечек. И денег не брал, и убивать не убивал. В раю-то тебя, такого славного, заждались небось. Ну да ничего, скоро попадешь…

Пистолет он вытащил так, как вытаскивал портсигар, неспешно и небрежно, уверенный, что не остановят.

– Дернешься – стрельну, – предупредил Семен. – Не один ты с пушкой.

– Ага. Не один. Только пистолет – это цацка. Стрелок – вот что главное. А ты стрелок плохонький, слабенький. И скорости в тебе нету. И решимости. А без них стрелять – патроны переводить. Правда, Блох?

Собака вяло вильнула хвостом.

– Так что убери-ка ты, мил друг, цацку и садись, в ногах правды нет… и нигде ее нет.

Серега выручит. Или нет? Он ведь не спасать сюда явился, а разбираться в деле. И до последнего встревать не станет, а там – как знать, успеет ли?

– Жизнь – игра, слышал небось? Конечно, слышал, – Пантелей убрал пистолет и вытащил из кармана монету, предложил: – Сыграем? Все просто. Я подбрасываю, ты загадываешь. Угадаешь – твоя сила, твоя правда. Не угадаешь – моя. Все по-честному.

– Покажи, – Семен присел на лавку. Гнилая, она заскрипела, шатнулась, но выдержала.

– Недоверчивый… правильно, веру-то, ее заслужить надо. На, смотри, мне не жалко.

Монета тяжелая и теплая. С одной стороны женский профиль, с другой – орел. Звезды над ним поистерлись, как и насечка на ребре. Металл блестит, видно, что трогают часто, стирая черноту окислов пальцами.

– И у Вареньки такая. Точно такая была.

Пантелей расхохотался.

– Была. Ой, была. Сам подарил. Всем им подарил. Каждому да по монетке…

– И каждый из них думал, что только у него монета особенная?

– А ты догадливый. Точненько. Так оно проще. Одна – для Олежки, другая – для Вареньки. И детки сидят тихонечко, играются, а чего уж там они себе наиграют – не моя беда.

– Беда не твоя, – согласился Семен. – Твоя монета. Настоящая? Или тоже обманка, на аукционе купленная?

Хитро прищурившись, Пантелей сказал:

– Может, и настоящая. Оно ж как, во что веришь, то и настоящее. Мне эту цацку верный человек передал, а где взял – об том я не спрашивал. Главное, что должок он возвернул, а это – по справедливости. Должки-то возвращать надо. Так ты говоришь, не брал денег?

Семен вернул монету. Случайно коснувшись закостенелых пальцев старого вора, одернул руку, словно ожегшись прикосновением.

– Олег меня подставить хотел. Он убрал бы и меня, и Вареньку, а выглядело бы так, как будто бы мы с деньгами сбежали. Сам бы он сидел в пострадавших. Потом, думаю, и от вас избавился бы.

– Может, и так, – спокойно согласился Пантелей. – Думаешь, девка успела раньше? От же паучиха…

Семен пожал плечами. Гадать о том, что произошло в его офисе, было бессмысленно. Но скорее всего Пантелей прав: Варенька прикончила муженька и подельника, потом позволила Семену избавиться от тела. И подранила, чтоб далеко не свалил.

– Беда молодых в том, что вы мните себя самыми умными.

Монета подпрыгнула на ладони раз, другой, третий… сверкнув, взлетела в небо и снова шлепнулась каплей серебра на смуглую кожу.

– Орел? Решка? – хитро улыбаясь, спросил Пантелей. Вторая рука легла на пистолет.

Орел или решка.

Аверс-реверс. Жизнь-смерть. Сухота во рту, и бок колет. Что ни скажи – финал предопределен.

– Чего вам не хватало, а? – Семен тянул с ответом, потому что было страшно. – Деньги же были. С дела соскочили. Вам бы жить спокойно, а вы как…

– Пауки в банке?

– Да.

– Слышал про Бонни и Клайда? Давненько дело было. В Америке. Фильм есть такой «Однажды в Америке». Хороший. Не про них, но хороший. Если выживешь – посмотри. Так вот, эта парочка колесила по стране. Грабила людей, не банки, нет. По мелочи работали, но с шумом и фейерверками. И померли как в сказке, в один день. К чему это я? А к тому, что их счастье, что померли, потому как случись им выжить – никто бы о любви не пел. Год, два, может, пять или десять, а натура все равно выползла б, и тогда либо Бонни убила бы Клайда, либо он пришиб бы подружку. Такая вот судьбы предопределенность.

Болтовня. Но где Сергей? Какого черта он прячется?

– Ну так орел или решка? Не тяни, паря, все равно решать придется.

Орел. Точно орел. Черная тень в синем стекле неба. Или решка? Хитрая улыбка на губах женщины, которая врет, будто она – Свобода. Несвобода. Серебряная сеть и предопределенность…

– Считаю до трех, а после палю, – предупредил Пантелей, поднимая дуло. – Раз.

Аверс-реверс. Хорошо, что Агнешки нет.

– Два.

А бабка на том свете будет смотреть с упреком. Лучше бы уж сказала, чего думает.

– Тр…

– Орел!

– Угадал, – Пантелей спрятал монету в карман и поднялся.

И в этот миг грохнул выстрел.

Марина позволила себя переодеть. Кажется, ему нравилось возиться с нею. Раздевать. Трогать, не нагло, но любопытно, изучая линии ее тела, пятна веснушек и темную родинку на шее. Одевать.

– Пожалуйста, подними руки, – просил он, и Марина поднимала.

Белая блузка с пуговицами, похожими на пластиковые глаза плюшевых зверей.

– Пожалуйста, сядь ровно.

Она садилась.

Трусики. Брюки. Сначала поднять одну ногу, потом вторую. Выдохнуть, чтобы ему легче было застегнуть молнию. Пушистые носки и пушистый же свитер.

– Умница моя, – сказал он, целуя шею. Марина закрыла глаза.

Почему она не убежала ночью? И сегодня, когда он ушел из дому и долго-долго не возвращался? Почему она сидела и глядела на стену, отсчитывая секунды? Зачем измеряла свое одиночество? И сейчас тоже… он не такой и сильный. И расслабился. Можно схватить что-нибудь тяжелое, к примеру, вон ту бронзовую статуэтку, и огреть по голове. Можно украсть пистолет и пригрозить. Можно не грозить, а просто дождаться, когда он заснет, приставить пистолет к виску и нажать на спусковой крючок.

Будет громко и грязно. Но потом Марина спокойно покинет это место.

Она вернется в свою квартиру и забудет обо всем.

И платье купит. Белое.

Белое-белое, с кринолинами и пышными юбками, с корсетом, который нужно шнуровать туго-туго. С открытыми плечами и…

– Посмотри, что я тебе принес, – усадив Марину в кресло, похититель исчез за дверью и вернулся с картонной коробкой. Перетянутая алой атласной лентой, она была огромна. – Если не подойдет, я поменяю. Я договорился, чтобы поменяли. Но ты открой.

Марина потянула за край ленты, и скользкий бант распался. Крышку она поднимала медленно, не из опаски – с похитителем бояться совершенно нечего, – но потому, что не хотела принимать подарок.

И не могла не принять.

Внутри комом белой, искрящейся серебром материи, лежало платье.

– Хочешь примерить? Давай, я помогу. Давай-давай. Мы должны увидеть, что оно тебе подходит…

Простой лиф расшит мелкими кристаллами. Две юбки. Нижняя плотная, скроена просто, но расшита теми же кристаллами. Верхняя полупрозрачная и асимметричного шитья, слева подобрана крохотными бантами, справа спускается тончайшей вуалью.

Он снова раздевал Марину. И снова она не сопротивлялась, глядя на платье.

Красивое.

Никто никогда не дарил ей ничего, настолько красивого.

А в коробке лежали и туфельки, и фата. Точь-в-точь такая, как Марине мечталось. И даже крохотный цветок-заколка из все тех же кристаллов имелся.

Холодная ткань коснулась кожи. Его руки умело управились со шнуровкой. Потянули.

– Выдохни. Не туго?

– Нет, – ответила Марина, глядя на свое отражение в зеркале.

– Ты красавица. Обуй. И погоди…

Белый туман фаты окружил ее, укутал теплом, от которого внутри что-то хрустнуло, громко, как будто раскололось пополам стеклянное сердце. И слезы подкатили к горлу.

Марина и вправду красавица. А красавицы не убивают чудовищ. Они превращают их в принцев.

Человек, стоявший сзади, обнял Марину и, положив голову ей на плечо, коснулся губами уха.

– Ты прекрасна, любовь моя, и греха на тебе нет… нет ни на ком из тех, кто свободен. Мы ведь свободны?

– Да, – ответила Марина, закрывая глаза.