Светлана Алешина - Акула пера (сборник)
Меня что-то ударило в спину, я упала, причем даже моя прошлая спортивная – чуть было не сказала «юность» – опытность не помогла.
Упала я неудачно. Рука, все еще болевшая после вчерашнего удара о стену, куда меня толкнул дурак-маньяк в кепке, снова заныла.
На меня посыпалась земля, может быть, и куски эскизов, не знаю, не рассматривала.
Время, кажется, остановилось. Последовательность событий я припоминаю плохо.
Я почувствовала, что меня поднимают с земли, а глаза открыть боялась.
Неожиданно я услыхала громкий визг на фоне возбужденных голосов. Звуки как бы разом прорвались и хлынули на меня.
Я открыла глаза. От яблони, под которой было заложено взрывное устройство, осталась только половина. Понятно, что нижняя. Верхняя валялась метрах в пяти от нас.
Сперва я увидела Маринку, стоящую все на том же месте, где она и стояла. Маринка визжала, зажав уши руками, топала ногами и была заляпана землей сверху донизу.
Вокруг меня суетились Ромка и Виктор.
Сергей Иванович помогал подняться с земли Федору Аполлинарьевичу.
Сам Траубе, перепачканный сажей, невесть откуда взявшейся, сидел на земле с открытым ртом и смотрел на меня совершенно стеклянными глазами. Старикан здорово обалдел, и я его понимала: сама была в таком же состоянии.
– Вы живы, Ольга Юрьевна? – суетливо спрашивал меня Ромка, заглядывая мне в глаза. – Вы живы?
– Уже нет, – ответила я, стараясь стряхнуть с себя налипшие листья и прочую гадость.
Я раскрыла сумочку и достала косметичку. Маринка продолжала визжать, хотя ее никто не трогал. Кряжимский поднял Траубе с земли, и тот, поводя руками из стороны в сторону, словно он репетировал, раскрыл рот и сказал первое слово. А затем и второе.
Лучше бы он этого не делал.
Траубе начал громко кричать всякие мужские грубости, словно он и не был великим художником, а всю жизнь проманитулился обыкновенным амбалом-грузчиком с овощной базы.
– Вызывайте милицию! – эту фразу он выкрикивал на литературном языке, но она давалась в полностью непотребном оформлении.
Я немного невежливо оттолкнула Ромку и подбежала к Федору Аполлинарьевичу.
– Зачем вы меня толкнули?! – заорал он, дико вращая глазами. – Я бы сейчас уже сидел в длинной белой рубашке на облачке, и всего этого хамства не было бы!.. А так у меня, кажется, нога сломана и копчик отбит!
Старикан даже в серьезные моменты жизни, как я заметила, продолжал поигрывать.
– Звоните в милицию! Это покушение! – продолжал кричать он. – Эти сволочи заметают следы! У них ничего не получится!
Кряжимский пытался успокоить Федора Аполлинарьевича, тот его отталкивал и требовал срочно звонить и чуть ли не перекрывать границы.
– Папа! – послышался голос со стороны дома, и к нам подбежала Варвара. – Что такое? Что здесь произошло?
– Убийца! – крикнул Федор Аполлинарьевич. – Хотел меня убить!
– Да кто же? – Варвара недоуменно осмотрелась и подала отцу руку. – Пойдем в дом. Папа, успокойся, пожалуйста, скажи, что произошло? – повторила Варвара, вытирая лицо Федора Аполлинарьевича своим платочком.
– Да откуда я знаю? – вскрикивал в ответ ее папа. – Что ты ко мне пристала! Ох, как ты похожа на свою мамочку, царство ей небесное, и меня за нею следом!
– Папа, что такое ты говоришь? – тихо сказала Варвара. – Здесь же посторонние люди.
– Милицию! – крикнул Федор Аполлинарьевич. – Оперативную группу!.. О господи, мне плохо… Не хочу умирать.
Федор Аполлинарьевич оттолкнул Варвару, охнул, схватился за ногу, потом за грудь и начал оседать на землю.
Я как раз в этот момент закончила приводить себя в относительный порядок с помощью зеркальца и платочка. Зеркальце мне показывало такие гадости, что впору было самой хвататься за сердце. Но я хвататься не стала – все равно не помогли бы. А возможно, что еще бы и затоптали в неразберихе.
От дома бежали еще двое: Петр, которого я уже видела, и еще один мужчина. Его я пока не разглядела, заметила только, что он был неприлично толстым и скорее не бежал, а быстро шел, хватая воздух широко открытым ртом.
– Что же ты стоишь?! – крикнула мне резко успокоившаяся Маринка. – Не видишь, что ли, что он умирает?! Звони срочно! Срочно звони в «Скорую»!
Варвара тоже оглянулась на меня, но ничего не сказала, увидев, что я уже достала из сумки свой телефон.
«Скорую» так «Скорую», ну и незачем так орать.
Я вызвонила «Скорую помощь», а тут и Федор Аполлинарьевич пришел в себя.
– Варя, – хрипло сказал он, – звони во все колокола!
– Уже, – ответила Варвара, – вот девушка вызвала «Скорую помощь», сейчас приедет врач.
– Милицию нужно! – снова взревел Федор Аполлинарьевич.
– Да успокойся же! – небрежно бросил Петр. – Ну живой остался, так надо тихо радоваться, а ты орешь. Щас все вызовем.
Федор Аполлинарьевич без возражений выслушал своего старшенького отпрыска и повернулся ко мне:
– Звоните, Ольга, пусть едут прямо сейчас, пока следы еще не затоптаны.
Я кивнула, подумала и снова набрала номер телефона майора Здоренко. А кому бы я еще могла позвонить?
– Зря ты, папаша, ментов припрягаешь, – солидно проговорил Петр, – непонятки нужно разруливать среди своих.
– Тебе не нужно волноваться, папа, у тебя нервы слабые, – говорила Варвара.
Прибежавший толстый мужчина с грустными глазами, тяжело дыша, опустился на колени перед Траубе и ощупал его правую ногу.
– Перелом самый обыкновенный, – продышал он с откашливаниями, – гипсовать надо.
– Оставьте меня все! – надрывался в ответ Траубе. – Убийцы, киллеры, варвары!
– Папа, все нормально! – приговаривала Варвара, гладя папу по руке. – Сейчас мы тебя перенесем в кресле в дом, приедут врачи и тебе окажут первую помощь. Все нормально.
– Все хреново! И нечего спрашивать! – крикнул Траубе, но уже тише, было заметно, что он выдыхается и дурь из него выходит. Он, морщась, хмуро осмотрелся и уперся взглядом в Кряжимского.
– А этот, с подбитым глазом, еще спокойно говорит, что он не сумел приехать! – хрипло проговорил Траубе. – Господи! И зачем я только дожил!
Майор Здоренко оказался на месте, что было хорошо, и он обедал, что было плохо.
Разумеется, нужно было куда-то позвонить и сообщить о взрыве, потому что это все очень было похоже на преступление – мольберты так просто не взрываются, но кому звонить? И что можно объяснить? Майор Здоренко был не из самых благодарных слушателей, но все-таки я была уверена, что, постоянно перекрикивая меня, он выслушает до конца, посопит и примет меры.
В общем, так и получилось. Постоянно отодвигая трубку от уха, чтобы не оглохнуть от возмущенных криков майора, которому, как он орал, нет покоя ни днем ни ночью от этих журналистов, я все-таки сумела ему рассказать все, что произошло. Он потребовал, чтобы я передала трубку кому-нибудь из детей Траубе. Нужно было поговорить с родственниками потерпевшего, если сам потерпевший это сделать не в состоянии.
Варвара взяла у меня телефон, но Федор Аполлинарьевич крикнул, чтобы трубку передали ему.
– Алло! Это Траубе говорит! Я заслуженный художник РСФСР!.. Да, взрыв! Да! И лауреат Государственных премий! Да! Двух! Господин майор, я требую немедленного вашего приезда, потому что произошло нечто, напрямую затрагивающее интересы государства Российского! Вы не из КГБ, то бишь из ФСБ? Нет? Жаль! Все равно приезжайте обязательно! Вы должны успеть!
Сказав это, Федор Аполлинарьевич снова охнул, выронил мою трубку на землю и снова схватился за сердце.
– Рано, Федя, умирать, – объяснил он сам себе, – пока рано. Пусть пока приедет майор.
Я переглянулась с Маринкой. Маринка пожала плечами и закатила глазки. Эта мимика расшифровывалась просто: у старикана съехала крыша, и это надолго.
Сергей Иванович выглядел совсем потерянным и растерявшимся.
Ромка, казалось, навсегда забыл закрыть рот и только вращал головой в разные стороны.
Виктор был невозмутим, как всегда.
Петр с Варварой тоже были не ахти какие взволнованные.
Толстый дядя, оказавшийся Аркадием – младшеньким из клана Траубе, – единственный проявлял какую-то растерянность.
– Что же это такое? – бормотал он, периодически причмокивая губами и вытирая их тыльной стороной ладони. – Как это все?
Петр, покосившись на папу и заметив, что тот на него не смотрит, откровенно махнул рукой:
– Все будет нормально. Я-то уж знаю.
– Что ты знаешь, что ты знаешь, недоумок?! – взревел Федор Аполлинарьевич и, кряхтя, начал подниматься, опираясь на руку Варвары.
– Господи! Всю жизнь, всю жизнь среди дураков! – приговаривал он. – Принесите мне кресло!.. За что? За что? Одни дураки…
Петр, поманив Ромку пальцем, пошел с ним к дому.
Встав, Федор Аполлинарьевич с презрением посмотрел на своего толстого сына Аркадия и с безнадежностью произнес:
– Наверное, за талант, вот за что! И на моем потомстве природа-мать отдохнула. Мать ее…
Покряхтев, Федор Аполлинарьевич развил свою предыдущую мысль:
