Светлана Алешина - Акула пера (сборник)
Из последующего разговора стало известно следующее.
Вчера в первой половине дня Федору Аполлинарьевичу позвонил человек, назвавшийся Кряжимским. Эту фамилию художник уже знал: Сергей Иванович звонил ему несколько раз. Человек, представившийся Кряжимским, сказал, что приедет через полчаса или чуть позже, передаст Федору Аполлинарьевичу письмо из банка и, составив акт, заберет у него несколько картин, о которых договаривались заранее.
Глава 7
– И он приехал? – осторожно спросила я, подозревая самое нехорошее.
– Да-с, – сказал Федор Аполлинарьевич и замолчал.
– Он приехал и забрал три картины, – пояснил майор Здоренко, – оставив письмо и акт с подписью и печатью вашей неприличной газетки. Вот так, Бойкова. И как прикажешь тебя сейчас называть? Сонька-Золотая ручка? Или Лелька-папарацци?
– Шутить изволите? – сухо спросила я у майора и обратилась к Траубе: – Федор Аполлинарьевич, вот со мною рядом Сергей Иванович Кряжимский. Это он приезжал к вам вчера?
– Вашего Кряжимского со вчерашним синяком я успел разглядеть, – тихо и грустно ответил мне Траубе, – это не он. Поэтому я и разволновался.
– А почему синяк вчерашний? – сразу же насторожился майор Здоренко.
– Потому что он вчерашний, – пояснил Траубе, – я по оттенкам это определил. У свежего синяка больше красного цвета и…
– Я не об этом, – отмахнулся от объяснений Федора Аполлинарьевича майор, – ну это меня будет интересовать во вторую очередь. Бойкова! – снова обратился майор ко мне. – Теперь ты поняла, о чем речь? Похитили мошенническим образом три ценные картины отечественных художников…
– Не ценные, а ценнейшие! Ценнейшие! – крикнул Федор Аполлинарьевич. – Вы знаете, как ценится Кандинский маслом на Западе? А знаете – почему? Потому что их мало! Мало! Все картины наперечет, и весь мир знает, что эта картина у меня!.. А теперь ее у меня нет!! Нет!!
– Я понял. Картины ценнейшие, – предельно спокойно сказал майор Здоренко. – Короче, Бойкова, откуда у этого парня была бумажка из банка, выданная вашей конторой? Это – раз! Второй вопрос интереснее. Бумажку можно и самому нарисовать при большом желании. А вот откуда у него доверенность от вашей газеты и откуда вообще кто-то знал, что Кряжимский собирался приехать вчера? И почему, черт возьми, он не приехал?! Кряжимский! – рявкнул майор Здоренко. – Ты что, на старости лет решил свой бизнес открыть?! Картины стал пи… воровать? Ведь сядешь, дубина! Сядешь на нары за свою глупость!
Сергей Иванович покраснел, снял очки и завертел их в руках.
– Да не он это был, – устало сказал Федор Аполлинарьевич. – Вчера приезжал молодой человек примерно тридцати лет. С бородой, с длинными волосами каштанового цвета. У него тоже были очки. Глаза голубые. Картавит… – Федор Иванович задумался на секунду и продолжил: – Рост приблизительно метр семьдесят пять. Рыхловат. Пузо отрастил, как подушку приложил. Неприятная фактура. Не стал бы его писать.
– Хорошее описание, – пробормотал майор Здоренко. – Есть такой старинный ментовский анекдот. Особые приметы: усов и бороды нет.
– Это был очень хороший Кандинский, – плачущим голосом проговорил Федор Аполлинарьевич. – Как будто нельзя было дождаться, когда я умру… Сволочи! Погибшие души.
– Ну это безусловно, – кивнул майор Здоренко. – А вот если вы заговорили о смерти, то кому после вашей смерти достанутся эти картины?
– Нашей городской картинной галерее, – сказал Траубе. – Они должны будут сделать мой персональный зал. Мои работы и работы других художников из моей коллекции. Зал Ф. А. Траубе. Я сочиняю текст завещания. Дети будут моими душеприказчиками.
Федор Аполлинарьевич закрыл глаза и сложил руки на груди. Создалось впечатление, что он репетирует свою позу в гробу.
Шучу, конечно, но все равно такое впечатление было. Майор, похоже, тоже так и понял. Он бросил неодобрительный взгляд на художника и снова обратился ко мне:
– Ну что, Бойкова, вспомнила? А то я тебя, как Мюллер Штирлица, запру в камере, и будешь из спичек ежиков выкладывать. Откуда у мошенников доверенность?
– Говорили же про одного мошенника, – напомнила я.
– На такое дело по одному не ходят, поверь мне, – заметил майор. – Ну что?
– Не знаю, – ответила я, – но догадываюсь. Кстати, становится ясным и вчерашнее происшествие и с маньяком, и с Кряжимским.
– Да, так что там с тобой, Кряжимский, – вспомнил майор, – с авторучкой подрался? И кто кого? Вижу, вижу, ты стоял твердо! И какой счет? Один – один?
Сергей Иванович совсем стушевался, и снова пришлось выступить мне.
Я рассказала о вчерашних приключениях Сергея Ивановича, о своих подозрениях по поводу «нашего» маньяка, замыслившего весь этот балаган только с одной целью – украсть письмо из банка и бланк доверенности газеты.
– Теперь все становится ясным, – сказала я, – маньяк, похитивший Сергея Ивановича, и тот придурок, что устроил у нас пожар, – это один и тот же человек, и цель его ясна! И по времени получается!
– Обоснуй, – нахмурился майор Здоренко.
– То, что они оба были в кепках, это не доказательство, я понимаю, но, после того как у Сергея Ивановича не было обнаружено письма из банка, его оглушили и поехали к нам. Именно за письмом! Оно было целью всей катавасии! А когда попутно у меня в столе были обнаружены и доверенности, то прихватили и их. Вот и все.
– Про доверенности только сейчас придумала? – ухмыльнулся майор Здоренко.
– Да, – призналась я.
– Складно, – одобрил он, – не забудь эту лапшичку оставить для следователя. Авось проглотит.
– Вы мне не верите? – удивилась я. – А почему?
– А потому, – с угрозой сказал майор, – а вот потому, что откуда же неизвестный нам мошенник узнал про письмо? Откуда он вообще узнал про картины, про ваши контакты с Траубе? А я скажу тебе откуда, – майор повысил голос, – от вас же! От вас и произошла утечка! Или пришла наводка! Из вашей газетки! Поняла?!
– Нет! – крикнула в ответ я. Что поделаешь, чужая нервозность заражает. – Я сама про все эти дела узнала только вчера утром! А про Кандинского только сегодня впервые услыхала!
Я сделала миниатюрную паузу и быстро поправилась:
– Про такого художника я наслышана, конечно, но что его картины есть у Федора Аполлинарьевича, я не знала. – Я еще раз подумала и призналась во всем: – Да и про самого Федора Аполлинарьевича я услышала тоже только вчера.
– Ох, – вздохнул Траубе, – молодежь, молодежь! Ничем-то она не интересуется!
– И от кого же ты узнала? – сладко спросил майор. – Уж не от Кряжимского ли?
– От него, – тихо сказала я и, кажется, покраснела.
– А мне сказали, что переговоры велись недели две, не меньше? – тем же сладким голосом спросил майор у Сергея Ивановича.
– Так и есть, – признался тот.
– Ну видишь, как хорошо, Кряжимский, – улыбнулся майор, – за полдня такого дела не спланируешь, а за пару недель можно. Правильно я говорю? Правильно!
В это время нас прервали. Подошли эксперты, приехавшие с майором, и доложили о предварительных результатах своей работы.
Экспертов было двое. Один высокий, другой низкий. Один толстый, другой тонкий. И оба весьма затрапезные, потертые какие-то и невзрачные. Я бы даже сказала, что на экспертов они не были похожи, а больше всего походили на обыкновенных слесарей с какого-то среднего свечного заводика.
Оба этих мужичка – по-иному и не скажешь – расположились в кабинете Траубе очень свободно. Один, который тонкий и низенький, даже достал из «дипломата» бутерброд и начал его жевать, не обращая внимания ни на кого.
Докладывал второй. Толстый. По словам толстого, оба взрыва были несерьезными. Почти. Затрапезные спецы определили, что взрывались в основном детские петарды. Правда, они тут же оговорились, что в достаточном количестве такие игрушки могут и пальчик оторвать, и глазик выжечь, но убить – вряд ли.
При этих словах бутерброд у худого встал в горле комом, он откашлялся и сделал дополнение. Но сказал он немного и ненамного изменил впечатление. По его словам выходило, что теоретически собранные в кучку эти штучки могут и голову оторвать. Все зависит от размеров кучки и от того, насколько глубоко будет зарыта голова в эту кучку.
Для Федора Аполлинарьевича кучка оказалась не слишком большой. Вообще все это походило бы на дурацкую детскую шуточку, но только в том случае, если бы в доме были дети. Дети были, но не того возраста. Это и заметил Здоренко. Он обратился к внимательно слушающему Траубе:
– А внуки ваши где, Федор Аполлинарьевич?
– У себя дома, где же еще! – проворчал Траубе. – Я пока воспитывал этих троих мерзавцев, проникся к детишкам в принципе таким раздражением, что видеть их не хочу. Хотя очень люблю. Тоже в принципе.
– Как можно любить детей «в принципе?» – не выдержала я.
– Они – продолжатели рода. И, кроме этого, больше ни на что не годны! – заявил Траубе и добавил: – Мерзавцы, сволочи, негодяи, лентяи.
