Бюро темных дел - Эрик Фуасье
Последние минуты, предшествовавшие драме, впоследствии удалось воссоздать лишь на основе отрывочных свидетельств. Из того, что сумели выяснить полицейские, следовало, что в разгар званого вечера Люсьен Довернь поднялся в свои апартаменты на жилом этаже за сонетами собственного сочинения: Жюльетта, которой он признался, что и сам пописывает стихи, упросила молодого человека позволить ей взглянуть хоть одним глазком на них. Дальнейшее было куда загадочнее. Один из слуг сообщил, что видел хозяйского сына незадолго до десяти часов в коридоре третьего этажа. Туда перенесли множество предметов мебели, чтобы освободить побольше места в гостиных, и в числе прочего в тот коридор отправили внушительных размеров венецианское зеркало в золоченой раме. Его просто сгрузили на пол и прислонили к стене. Так вот, согласно показаниям слуги, Люсьен стоял возле этого зеркала на одном колене и неотрывно смотрел на свое отражение странным застывшим взглядом. «Месье был так поглощен этим занятием, что даже вроде как не услышал меня, когда я спросил, не надо ли ему чего», – впоследствии сообщил этот человек, камердинер, полицейским, явившимся на место событий.
Жюльетта, заждавшись своего прекрасного кавалера, в конце концов выразила удивление хозяйке дома, что ее сын так долго отсутствует. Опасаясь, что неисправимый отпрыск снова закапризничал и манкирует обязанностями, мадам Довернь решила поскорее с ним разобраться и все уладить, пока отлучку Люсьена не заметил ее супруг. В вестибюле она встретила спустившегося по лестнице камердинера, расспросила его и тотчас поспешила наверх, где и застала сына в той самой позе, которую ей только что описал слуга. Люсьен за это время, похоже, даже не пошевелился.
Охваченная дурным предчувствием мать окликнула его.
При звуках голоса, столь дорогого его сердцу, молодой человек поднялся. Развернулся лицом к противоположному концу коридора, спиной к матери, резко взмахнул рукой на уровне головы, словно в знак прощания, затем решительным, но слегка неровным шагом направился к ближайшему оконному проему, распахнул створки высокой рамы и… с ледяным спокойствием прыгнул головой вниз.
С криком ужаса мадам Довернь бросилась к роковому окну, а когда она выглянула, увидела в пяти метрах под собой лежащее на плитах двора безжизненное тело сына с торчащим из груди обломком трезубца Нептуна, чья статуя украшала фонтан. Листы бумаги, исписанные стихами, плавно кружились на ветру, как опавшие листья.
Глава 2. Гран-Жезю
На веревках болталось не меньше дюжины этих тварей. Жирные и тощие. Серые и почти черные. Они раскачивались в воздухе, сталкивались, крутились вокруг своей оси, ударяясь друг о друга в омерзительной пляске смерти.
На веревках висели дохлые крысы.
Здоровенные крысы, набитые соломой, были привязаны к длинному шесту, который нес на плече бродячий торговец: для него они были рекламной вывеской. Человек этот, продававший, судя по всему, мышеловки и крысиный яд, неспешно шагал по улице Сен-Фиакр вдоль ограды особняка Юзесов. Миновав его, он остановил взгляд на первой же попавшейся подворотне и направился к ней шаркающей походкой, выдававшей накопленную за день усталость.
Когда он уже собрался попытать счастья, занеся руку, чтобы постучать в калитку, из темноты арки прямо у него перед носом выступил человек, которого до этих самых пор не было видно. Бедолага-торговец вздрогнул от неожиданности, чуть было не выронив свою коллекцию грызунов.
– Проваливай отсюда, чучело.
В голосе, произнесшем эти слова, было что-то мальчишеское, и вместе с тем приказ прозвучал настолько сурово и властно, что крысолов невольно попятился.
– Чего это вы так? – жалобно проговорил он. – Я честный труженик. Продаю мышеловки и капканы на любой вкус.
Незнакомец, столь грубо велевший ему убираться восвояси, был молодым человеком двадцати трех лет. В сером рединготе[5] и полосатых панталонах со штрипками, в цилиндре, низко надвинутом на лоб, и с элегантной тростью в руке. У него были узкие бедра и широкие плечи, а в пронзительных серых глазах как будто таилось буйное пламя. Тонкие, изящные черты редкой, неизбывно печальной, почти болезненной красоты лица наводили на мысль, что и не человек это, а некое небесное создание, заплутавшее среди смертных. По крайней мере так казалось на первый взгляд. Ибо при внимательном рассмотрении за возвышенным, эфемерным обликом угадывалась суровая решимость и твердость характера, неколебимая воля, смертоносная, как острие шпаги. И становилось ясно, что ангел этот из тех, кто не расстается с мечом, а во всей его фигуре чувствовалось незримое напряжение замершего перед прыжком хищника.
Молодого человека, чье дерзкое поведение впечатлило бы и самых свирепых бандитов, звали Валантен Верн, и он занимал должность инспектора во Втором бюро Первого отделения Префектуры полиции. Бюро это чаще называли службой надзора за нравами.
– Проваливай отсюда, я сказал! Ты привлечешь ко мне внимание!
– Ладно, ладно… – пробормотал бродячий торговец, продолжая пятиться. – Чего вы так раскипятились? Мы, честные труженики, и в другом месте подзаработать можем… – Он торопливо зашагал прочь, то и дело боязливо поглядывая назад через плечо, и, лишь рассудив, что его отделяет от молодого человека безопасное расстояние, проворчал себе в бороду: – Чертовы легавые! Вечно цепляются к простым работягам! – И продолжил путь, покачивая, как погремушкой, своей мрачной коллекцией крысиных трупов.
Валантен Верн огляделся и, удостоверившись, что никто на улице не заметил это небольшое происшествие, снова отступил в тень под аркой.
Здесь, в подворотне, он провел уже больше часа, наблюдая из своего укрытия за тем, как заключаются тайные сделки между корветами[6] и их клиентурой. Улица Сен-Фиакр, наряду с набережными от Лувра до Пон-Руаяль и бульваром между улицами Нёв-де-Люксамбур и Дюфо, была излюбленным местом сбора педерастов. Юноши-проститутки не очень-то скрывались, но свои услуги предлагали только после обмена тайными знаками, помогающими определить заинтересованное лицо. Все действовали по одной и той же схеме. Корвет стоял, подпирая фонарь
