Бюро темных дел - Эрик Фуасье
Передышка длилась ровно столько, сколько глазам мальчика потребовалось, чтобы освоиться в сыром полумраке. А когда они освоились, со всех сторон из ниоткуда вынырнули стремительно кошмарные морды, набросились на него, взяли в кольцо. Повсюду были искаженные тенями от свечей, перекошенные диким испугом черты. Но он узнал их мгновенно. Это было его собственное лицо, залитое потом и слезами, это оно надвигалось на него отовсюду – его лицо, отраженное до бесконечности, уносящееся вереницами в разверзшуюся чудовищную бездну.
Превозмочь страх… Он знал, что может это сделать. Но столкнуться с тысячами страхов, попасть в перекрестье тысяч обезумевших взглядов, увидеть тысячи разинутых ртов, застывших в безумолчном вопле, – это было выше его сил. Есть предел страданиям, которые способен выдержать двенадцатилетний мальчишка. Он зажмурился, прижал к сомкнутым векам кулаки и свернулся на земле в позе зародыша. Лишь бы больше ничего не видеть, ни о чем не думать. Вжаться в землю, раствориться в ней.
Это было век назад. Час, минуту…
Вернуться к реальности его заставило неожиданно донесшееся откуда-то, неуместное здесь хихиканье. Женский смех. Совсем рядом. Мальчик поднял голову. Теперь он был не один в этом сумраке. Возникло какое-то движение, раздался шепоток – и снова разлился хрустальным звоном женский смех. Не женский – девичий. Так хохотать могла только очень юная особа. Тогда мальчик рискнул открыть глаза. Вокруг снова возникли тысячи его лиц, но теперь их выражение изменилось: в бесчисленных глазах страх уступил место настороженному выжиданию.
Мальчик неуклюже, с мучительным усилием поднялся на ноги. Сердце снова гулко заколотилось о ребра. Что-то вокруг него незаметным, почти неуловимым образом изменилось. Что-то в освещении. Воздух колыхнулся, не более того, должно быть. Огонек какой-нибудь свечи качнулся в сторону, но сразу выпрямился.
И вдруг действительно показалась девушка!
Она возникла из ниоткуда в нескольких шагах от него. Он четко видел каштановые локоны, хорошенькое лукавое личико, шерстяную шаль у нее на плечах. И эта незнакомка была не одна. Парень в тужурке работяги или ремесленника, в надвинутом на лоб картузе с кожаным козырьком шаловливой рукой попытался приобнять ее за талию, но девица, снова прыснув от смеха, ловко выскользнула из объятий. Он снова ее поймал – девица опять упорхнула, направляясь к мальчику, которого ни она, ни ее дружок, казалось, не замечали.
Мальчик не понимал, как эта парочка может игнорировать его присутствие. Девица была уже менее чем в метре от него. Она нацелила пальчик в его сторону:
– Гюстав, ты только посмотри на это! Какой кособокий! Вылитый карлик из «Олимпийского цирка»! Но на тебя все равно похож!
Между тем спутник уже снова поймал ее, увлек назад, заключил в объятия, и через секунду оба исчезли… чтобы почти в тот же миг появиться за спиной мальчика, обогнуть его по бокам и уже окончательно раствориться во мраке, который их породил.
– Стойте! Прошу вас, вернитесь! – вырвался у мальчика крик.
Он вскочил, бросился за молодой парой… и с размаху налетел на невидимую стену. Удар был таким сильным и неожиданным, что беглец оцепенел, едва удержавшись на ногах. Потрясенно вытянул руки, ощупывая пространство вокруг, – и повсюду его пальцы натыкались на твердую, гладкую поверхность.
Наконец его осенило.
Зеркала!
Его окружали зеркала, окружали в буквальном смысле – они были здесь повсюду: впереди, сзади, по бокам и даже висели у него над головой под сводом шатра. Зеркала бесконечно отражали друг друга, создавая иную – иллюзорную, искаженную, раздробленную – реальность. Он попал в фантасмагорию отражений.
Мальчик испустил глубокий вздох. Теперь, когда тайна этого странного места прояснилась, ему стало легче дышать, но желания остаться в шатре хоть ненадолго, чтобы отдохнуть, тем не менее не возникло. Атмосфера здесь была слишком давящая, гнетущая. И несмотря на то что где-то там, в ночи, за ним все еще гнался Викарий, о котором мальчик не забыл – как он мог забыть хоть на миг? – ему необходимо было снова оказаться под открытым небом. Он осторожно двинулся назад. На ощупь принялся искать прорезь в холсте шатра, которую сам же сделал осколком стекла, но никак не мог найти. Руки постоянно наталкивались на зеркальные стены, в которых дрожали огни, высвечивая тысячи лиц, теперь уже охваченных смертельной паникой.
Спустя множество тщетных попыток отыскать прореху мальчик должен был признать очевидное… Теперь он стал пленником зеркального лабиринта.
Глава 1. Ничто не вечно…
После лихорадочных июльских дней 1830 года, когда был свергнут Карл X и «королем французов» милостью Божией и волей народною стал Луи-Филипп[1], Парижу не терпелось снова обрести видимость порядка. По улицам, расчищенным от баррикад, устремились во всех направлениях кортежи, манифестации и разнообразные шествия. Неделями можно было наблюдать небывалое зрелище: чернь каждый день врывалась в Пале-Руаяль, резиденцию нового суверена. Простой люд бегал туда, как на мельницу. Луи-Филипп, озабоченный своей популярностью, вынужден был без роздыху принимать многочисленные делегации из столичных кварталов и провинциальных городов. С утра до вечера ему приходилось крепко жать руки посетителям, которых всего лишь несколько месяцев назад он и взглядом бы не удостоил. А с наступлением вечера толпы людей собирались в садах и у ограды дворца, требуя, чтобы их король показался на балконе; расходились, только услышав, как он запевает «Марсельезу» или «Парижанку». Всю вторую половину лета столица вела себя как норовистая кобыла, которая не желает возвращаться в стойло и мчится по просторам, пьянея от залихватского галопа и вольного ветра, треплющего гриву.
Потом революционный пыл мало-помалу стал угасать. Ему на смену пришло обманчивое затишье. Парижских рабочих и ремесленников одолело похмелье – после эйфории победы, украденной у них по большей части, они возвращались к своему жалкому существованию, ознаменовавшемуся понижением заработной платы и ужесточением условий труда. На троне сменился хозяин, и таков был единственный заметный результат восстания – многие уже не без горечи начинали это осознавать. Угли под слоем остывшего пепла еще тлели, и не требовалось большого ума для очевидного вывода: достаточно самого незначительного события, малейшего предлога, чтобы снова полыхнуло пламя.
Впрочем, тем вечером в конце октября теплая погода скорее нашептывала предаться безмятежному покою и радостям жизни. По крайней мере, к этому склонны были те немногие привилегированные, кто оказался в фаворе у новой власти. Пригород Сент-Оноре нежился под ласковым осенним солнышком, прислушиваясь к отголоскам многочисленных званых вечеров. Как и на Шоссе-д’Антен, здесь находились владения высшей буржуазии, которой достались все блага и доходные должности.
