Явка с повинной - Виктор Алексеевич Пронин
Удрав на машине с места преступления, он примчался к себе домой.
— Давай одежду! Быстро! — крикнул перепуганной жене.
— Что случилось?
— А то и случилось! Взяли ребят!
Жена завыла, запричитала, но проявила завидную сноровку, и уже через несколько минут Урсулов бежал со двора переодетый, на ходу застегивая пуговицы. Он добрался до станции Одесса—Пересыпь, прыгнул в вагон какого-то проходящего мимо товарного поезда и сидел в нем, пока поезд не остановился. Дальше ехать по железной дороге побоялся, отправился на автовокзал, переночевал там. Утром на автобусе добрался до Умани, и снова ночевки на вокзалах, в придорожных копнах... К концу месяца главарь добрался до Белой Церкви, надеясь оттуда проскочить в Киев: город большой, там найти его будет трудно. Урсулов опять решил прибегнуть к помощи товарняков, такой способ передвижения казался ему безопаснее. Правда, на товарных станциях не положено быть посторонним, его все гнали — стрелочники, дежурные, сцепщики вагонов. Он уходил от одних и попадался на глаза другим и вскоре уже всех остерегался. От прежнего гонора не осталось и следа.
На одной из станций, вынырнув из-под вагона, он вдруг увидел идущих ему навстречу милиционеров — случайных постовых, для порядка решивших пройти по товарной станции. И тут выдержка изменила Урсулову, он бросился удирать по бесконечным переплетениям железнодорожных путей, по шпалам, стрелкам, нырял под вагоны, проскальзывал между колесами, падая и поднимаясь. Если бы он оглянулся, то увидел, что никто за ним не гонится, никто даже не обратил на него внимания. Но оглядываться не было времени.
Обессилев от бега, он зацепился штаниной за стрелку и упал. В этот момент состав дернулся и колеса медленно, страшно медленно проехали по ногам Урсулова. Весь состав прошел, а он лежал с внешней стороны путей и смотрел на свои отдельно лежащие ноги.
Потом уже, в киевском следственном изоляторе (как видите, до Киева он все-таки добрался), Урсулов написал заявление о явке с повинной. Да, он тоже повинился. Чего не бывает, а вдруг поможет.
Во время суда он пользовался своеобразной привилегией — отвечать на вопросы сидя. Так же неподвижно сидя у самой стены, откинувшись в угол, кривя безжизненные губы, он слушал бессвязные, отрывистые слова Барицкого, вдохновенную ложь Димитрова, вдумчивые и печальные ответы Кичука, надсадное возмущение Берсона, которого, видите ли, посадили на одну скамью с этими грабителями... Слушал и пощипывал свои усики. Понимал — дело плохо.
...С фотографии смотрит молодой парень с грустным, чуть ироничным, каким-то немилицейским взглядом. Нет в нем требовательности, жесткости, готовности немедленно куда-то бежать, кого-то задерживать. Спокойный внимательный взгляд. А если уж говорить о готовности, то она скорее внутренняя, за ней прежде всего убежденность, а не показное усердие. Это Плыгун Николай Васильевич.
Одно время Николай с женой Надей и двумя сыновьями снимал комнатку в небольшом доме невдалеке от райотдела милиции. Что интересно, в первый год Николаю пришлось сменить в двери несколько электрических звонков: перегорали. И не потому, что качество у них было неважное. Каждый раз, когда требовался надежный человек, начальство, не раздумывая, посылало за Плыгуном. И неважно, его ли дежурство было в тот день или нет. Знали наверняка: если Плыгун дома, то через пять минут прибудет в полной готовности. А если дома никого не оказывалось, звонили подолгу, думали, может, спит Николай. Вот и перегорали звонки.
Неважное тогда у Плыгунов было жилье, тесное, низкое. Да и дорогое. Но Надя рассказывает о той комнатушке, о перегоравших звонках как о самом светлом, что было в ее жизни...
Теперь Надя с детьми живет в большой трехкомнатной квартире на окраине города. Хорошая квартира, но кажется какой-то неуютной, гулкой. Не все еще в ней подогнано, подкрашено, кое-где дует. В пустой комнате перед телевизором сидят на одной табуретке двое молчаливых ребятишек — Коля и Сережа. На одном — форменная фуражка отца, на другом — форменная шапка. И фуражка, и шапка почти лежат на плечах у детей, но они этого не замечают, сидят, уставившись в экран телевизора. Там скачут обезьяны в передниках, крутят педали медведи, корчится от хохота клоун — мальчишки на все это смотрят серьезно и как-то отрешенно.
— Год уже прошел, а они все спрашивают, когда отец вернется, — говорит Надя. — Отвечаю им, что, мол, когда подрастете, тогда и вернется. Наверно, это не самое лучшее объяснение, но я ничего другого не могу придумать. А они каждый день подтягиваются, на цыпочках стараются ходить, все подрасти торопятся. И все спрашивают... Как-то не сдержалась, ответила, что никогда не вернется. Расплакались, не поверили. Теперь вот фуражку и шапку Николая не снимают, чуть не засыпают в них. Сколько с Николаем мечтали о квартире, и вот она... Пусто как-то... И в квартире пусто, и в душе. А ведь Николай удачливый был, все у него получалось, только уставал сильно. Но работу не хотел менять, работа нравилась... С ребятами дружил. Сыновей очень любил, все свободное время с ними возился...
На семейном снимке Николай изображен с Надей и детьми. Уголок парка, солнечный день, густая листва деревьев. Николай чуть улыбается в усы. Тихое, неброское счастье исходит от этого снимка. Такое ощущение, что жизнь только начинается и столько еще всего впереди...
Это был последний его снимок.
Николай Плыгун родился в селе Беркозовка Каневского района Черкасской области. Там же закончил школу-восьмилетку, работал в колхозе.
Непримиримость к людям чуждой нам морали — это качество Николай усвоил с детства, и оно всегда помогало ему принимать решения в самых сложных, отчаянных положениях. В ту ночь именно непримиримость толкнула его в темноту здания. Положение он оценил четко и недвусмысленно: там сейчас не просто плохие люди, там враги. Личные враги, которых ненавидишь, которые ненавидят тебя. И схватка с ними — это не просто должностная обязанность, в этой схватке он, помимо прочего, должен отстоять свои убеждения, свое человеческое достоинство.
Для Павла Кравцова пистолет не был предметом первой необходимости. Не в оружии была его сила, не к пистолету прибегал он в самые трудные моменты. И в этом причина того, что цветы к его могиле принесли не только друзья, не только рабочие завода, где он когда-то трудился, которые рекомендовали его в милицию.
