Явка с повинной - Виктор Алексеевич Пронин
Не таким уж большим доход оказался, но главное было в другом — открылись вдруг новые возможности, открылось вдруг, что жизнь-то, она вон какая раздольная может быть! Шальные деньги ушли быстро, однако нравственные преграды были сломлены, сомнения отброшены.
А дальше уж как-то сами собой стали появляться новые знакомые, люди деловые, хваткие. В уголовном деле не раз промелькнул некий прораб, который устраивал приятелей «на работу» в разные места, а в день зарплаты не забывал напомнить — давайте, дескать, получайте денежки, кое-что вам начислено. И те шли, получали, рассчитывались с прорабом и себе оставляли. Вот какие дела пошли, какая суета началась. Но важно не это. Деньги-то были не заработанные, просто достались, а значит, и отношение к ним было соответствующее. Подходишь к окошку, ставишь закорючку в ведомости и уходишь посвистывая. Не забыв при этом бросить быстрый взгляд в окошко. А там деньжищ!.. И начинает шевелиться мыслишка, спать не дает, жизни радоваться не дает...
Когда подули шалые весенние ветры, Урсулов и Барицкий, работая на отделке в депо трамвайно-троллейбусного управления, похитили у рабочих газорезательный аппарат. На всякий случай. Может, кто купит, может, самим сгодится. Теперь они прогуливались по городу не просто так, и с людьми общались, и в гости ходили не просто так — большие деньги покоя не давали. К тому времени их было уже трое — Урсулов, Барицкий и Димитров. Вот тогда-то они и додумались грабить стариков. Потом следующий шаг — нападение на кассу строительного поезда. Перед этим долго бродили вокруг да около, шатались по коридорам, заглядывали в окна и двери. Боялись. Одно дело — через забор газорезку перебросить или у старика деньги отнять и совсем другое — взломать кассу государственного учреждения. Но справились со страхом, взяли кассу. Проникли ночью в здание, оглушили старого охранника булавой по голове и с помощью газорезки вскрыли сейф.
Первое время прятались, старались не встречаться, потом осмелели. Шок прошел, страх разоблачения отпустил. Расправили плечи, румянец на щеках заиграл, жизнь стала обретать именно те счастливые черты, о которых столько мечталось: денежное раздолье и...
И все. Это их на какое-то время озадачило. Казалось бы, наконец-то у них есть то, чего так долго ждали, — большие деньги. А жизнь не изменилась. Ну хорошо, напились раз-другой, по улицам прошли независимо, поглядывая на окружающих с превосходством, друзьям-приятелям дали понять, что они не просто так, они при деньгах... И все.
В общем, деньги таяли, а счастье не приходило. Мир вокруг оставался прежним. Зависти в глазах окружающих они не видели. И сами как были штукатурами-шабашниками, так ими и остались. По-прежнему их ругали за прогулы, за опоздания, за пьянки на работе. Правда, появились новые знакомые, те же Олег Берсон, Зиновий Кичук.
На следующее преступление пошли уже вчетвером — Зиновий Кичук тоже выразил желание хорошо «заработать» за одну ночь. В этот раз присмотрели кассу передвижной механизированной колонны. Глубокой ночью ворвались в кочегарку. Двух стариков — сторожа и кочегара — избили в кровь, связали. Кичук даже железный шкаф на них опрокинул: мол, смотрите все — на меня можно надеяться. Опять же физическую силу показывал, мышцами играл. Его усердие оценили: в Красном уголке прихватили радиоприемник и вручили ему. Так сказать, поощрили новичка. Кичук приемник жене подарил.
А что касается добычи, невелика она оказалась — что-то около восьмисот рублей на четверых.
Следующее ограбление было последним.
Димитров на суде без устали твердил, что его заставляли совершать преступления, что сам он человек неплохой и мог бы при случае оказаться полезным обществу. Но однако эта «подневольность» не мешала ему прежде хвастать перед Берсоном похождениями группы. Там, где воображения не хватало, он взахлеб пересказывал эпизоды из приключенческих фильмов, приписывая себе подвиги киногероев: вот он в прыжке выбил пистолет у милиционера, вот ловко перебросил того через себя, вот удачно всадил кому-то нож под лопатку — и этим, оказывается, можно хвастать.
Берсон восторженно цокал языком и советовал быть осторожнее. Он чувствовал себя польщенным доверием, ему хотелось быть полезным, оказать услугу — чуял, что его «друзья» люди денежные и могут при случае отблагодарить. А когда «друзьям» понадобились патроны, Берсон решил, что расшибется, а выручит нужных людей. Наладил связи, подключил старых приятелей, родственников. Это был спекулянт со стажем, и связи в определенных кругах у него имелись. Так торговец вплотную состыковался с грабителями, наладив «взаимовыгодное сотрудничество» и еще раз доказав, что оба эти явления — одного порядка.
Оказавшись на скамье подсудимых, Берсон, разумеется, отрекся от своих друзей, заклеймил их дела.
И Зиновий Кичук, с чьей помощью, собственно, и удалось Барицкому и Урсулову совершить убийство, тоже осудил своих приятелей. Оправдываясь, он перечислял и учебу в институте, и участие в соревнованиях по самбо, и характеристики из школы — похвальными, кстати, оказались.
Между прочим, когда Кичук выскочил из здания Дома культуры, догонять его не пришлось. Он осторожно прилег на траву и подбежавшим к нему людям начал жаловаться на боль в раненом плече. Потом забормотал что-то нечленораздельное. Но это только поначалу показалось, что он бредит. Преступник не бредил, он четко, внятно называл фамилии, имена и отчества своих соучастников, их адреса.
На суде он очень любопытно объяснил свое нападение на Николая Плыгуна: «Думаю, возьму пистолет, чтоб он больше не убивал никого». Вот так. Оказывается, из гуманных соображений Кичук набросился на работника милиции, когда его застали на месте преступления. А хотите знать, почему Зиновий Кичук вообще пошел на преступление? И это он объяснил, ничего, можно сказать, не утаил от правосудия. «Воздействие тех людей, с которыми я стою перед судом, оказалось сильнее моей совести и силы воли. Я готов держать ответ, но прошу взять во внимание мое раскаяние и чистосердечное признание при вскрытии тех преступлений, о которых не было известно органам милиции». Так излагал свои показания студент первого курса сельскохозяйственного института Зиновий Кичук. Обращает на себя внимание «невинная» попытка выторговать себе у правосудия какое-никакое снисхождение за то, что он рассказал о похождениях всей компании.
А Барицкий, сутулый, со скорбным лицом, жаловался на жестокость Урсулова. Тот сидел на скамье подсудимых у самой стены. Выглядел он каким-то нечесаным, ссутулившимся. Слушая показания соучастников, криво ухмылялся. Может быть,
