Явка с повинной - Виктор Алексеевич Пронин
Там, в Доме культуры, оба преступника вели себя совершенно по-другому. Павел Кравцов и Николай Плыгун убиты, рядом на полу истекает кровью Анатолий Берневега. В автогенном дыму, перемазанные кровью, они не могли оторваться от развороченного сейфа. Липкими от крови пальцами хватали пачки денег и совали их в припасенные сумку, портфель. Урсулов и здесь оказался сноровистее, сумел в свою сумку ухватить почти вдвое больше Барицкого — пятьдесят тысяч рублей. А потом, выставив перед собой окровавленные ножи, они двинулись вниз, к выходу. Толпа расступилась.
— Вот они... Идут... Пошли... — пронесся опасливый шепоток.
Урсулов побежал к своей машине. Люди тут же бросились за ним. В надежде, что погоня прекратится, Урсулов выхватывал из своей сумки пачки денег и бросал их на дорогу. Дескать, все кинутся собирать, а он тем временем уйдет. Но нет, никто не польстился на окровавленные трешки и пятерки. Погоня не прекратилась. И тогда Урсулов вынужден был бросить свою сумку с пятьюдесятью тысячами рублей. Ее уже после нашли, когда преступник, вскочив в машину, уехал — успел все-таки.
Барицкому тоже удалось уйти. Перемахнув через какие-то заборы, проскочив через дворы, переполошив всех собак в поселке, он как сквозь землю провалился. Не нашли его в ту ночь.
Первым, как мы уже говорили, с места преступления бежал Димитров. Он бежал огородами, пустырями, потому что отныне вынужден был опасаться каждого встречного. Потом уже, войдя в город, шагая ночными переулками в тени деревьев, чтобы не попадать под свет фонарей, он думал только об одном: куда? Три часа ночи, небо на востоке начинает светлеть, скоро пойдут трамваи, город оживет, улицы наполнятся прохожими... Куда же ему деваться? Домой нельзя — это он решил сразу. Мысленно перебирая знакомых, приятелей, Димитров понимал, что никто из них ему не поможет. Не те люди, не те отношения — все было построено на расчетах. И тут он вспомнил про Олега Берсона.
Надежды Димитрова оправдались — Берсон хотя и встретил его настороженно, но не прогнал, более того, вызвался помочь. Димитров торопливо рассказал, как он дрался с несколькими милиционерами, защищая подходы к Дому культуры, как ловко вышибал у них пистолеты, как перебросил их всех через себя и скрылся. Берсон слушал, кивал головой и хмурился.
— Снимай штаны, — сказал он наконец. — Они в крови.
— И верно! Это мы охранника уговаривали. Такой, гад, живучий оказался! — нервно хохотнул Димитров. — Слушай, Олег, что делать? Боюсь, наших там взяли... Домой мне нельзя, а?
— Подумать надо, — ответил Берсон, готовя таз для стирки.
— Что же делать? Что делать? — Димитров ходил из угла в угол, пока Берсон маленькими, аккуратными ладошками застирывал кровавые пятна на его брюках. — Слушай, давай вместе на Север, а?
— А зачем вместе? — резонно спросил Олег. — И вообще зачем на Север? Иди на городской пляж и лежи там. На месте преступления тебя никто не видел, чего тебе бояться?
— А что! — в глазах Димитрова вспыхнула надежда.
Берсон лукавил. Он понимал, что так просто Димитрову не отделаться, что остальные преступники выгораживать его не станут. Но Берсон не знал всего случившегося, и только этим можно объяснить, что он не выпроводил приятеля со двора. А все его «добрые» побуждения объяснялись очень просто: вдруг Димитров пригодится, вдруг какая деньга от него перепадет — человек он хотя и недалекий, но нужный. И Берсон даже вызвался сходить к Димитрову домой, разузнать, как и что.
Димитров не верил Берсону, но не было у него сил оставаться одному в неизвестности. И он, пропустив Берсона на сотню метров вперед, увязался следом. Вместе их и задержали. Недалеко от дома Димитрова.
В это время Барицкий сидел на чьем-то чердаке, зарывшись в солому и обхватив двумя руками старый портфель с деньгами. Чутко прислушивался к малейшим звукам во дворе, на улице. Тишина. Пахло сухой травой, теплым, нагретым солнцем деревом. Где-то на соседнем дворе кукарекал петух, еще дальше раздавался ленивый лай собаки. К утру послышались людские голоса, у водопроводной колонки звенели ведра, в жестяное дно с напором била струя воды...
Хотелось пить. Во рту пересохло. Барицкий водил сухим языком по губам и думал, как ему быть дальше. Он не знал, на чьем дворе нашел убежище, на чей чердак забрался. Перебирал разноцветные тугие пачки денег, пересчитывал их, гладил, вынимал из портфеля, опять запихивал туда, словно опасаясь, что кто-то наблюдает за ним, оттирал с пальцев подсохшую кровь, пытался счистить пятна с брюк и тут же бросал это занятие, понимая его бесполезность. Из доносившихся с улицы разговоров узнал, что об ограблении известно в поселке и что кто-то задержан. Подумал, что его портреты уже висят на всех углах, что вокзал и автостанции перекрыты и стоит ему лишь появиться на улице, как его тут же опознает первый прохожий... И Барицкий, сорокалетний, с потрепанной физиономией и скорбным пакостливым взглядом, начал понимать, что деваться ему некуда.
На следующую ночь он спустился с чердака, пробрался к воде и тщательно отмыл нож, чтобы на нем не осталось ни малейших следов крови. А еще через сутки, прихватив десять тысяч рублей, покинул чердак. Заприметив место, выбросил нож. Расчет Барицкого был уж куда как прост: вот найдет милиция нож, исследует и скажет, что, дескать, поскольку на нем следов крови не обнаружено, то и участия в преступлении Барицкий не принимал, а все злодейство совершил Урсулов. А если бы Урсулова вообще пристрелили во время погони...
Посидев час-другой в овраге и тщательно взвесив все «за» и «против», он поднялся и направился в областное управление внутренних дел. Да, явка с повинной. Не знал тогда Степан Барицкий, что охранник Василий Шишман жив, что Анатолий Берневега тоже выживет...
В управлении вначале даже не поверили. В самом деле, подходит к дежурному помятый мужичонка, весь какой-то несчастный, жалко смотреть, и заявляет, что фамилия его Барицкий, зовут Степаном и что хочет он покаяться в преступлении. А в доказательство того, что не врет, показывает десять тысяч рублей и говорит, что у него еще есть два раза по столько...
Дольше всех продержался Урсулов. Месяц продержался. Это был месяц беспрерывной гонки, прятания в самых темных углах, какие только можно себе вообразить — вокзальные туалеты, вагоны товарняков, кузова случайных машин, лесопосадочные полосы у дорог...
Казалось бы, деньги есть — живи, радуйся. Вот она — та самая жизнь,
