Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев
– Зато он – главный свидетель, – сказал Конюхов, докуривая сигарету и туша ее об табурет. – Остается надеяться, что из этого что-нибудь выйдет. Я слышал, в Москве за самого Караева взялись.
– Ты серьезно? То-то я гляжу, Марченко чувствует себя вольготнее
– Чей-то заказ, пробормотал Кисурин. – Если мы не первыми докопаемся до Османова, а найдем его останки – хана.
– Да, – Конюхов согласно кивнул и стрельнул окурок в корзину для бумаг. – Полетят головы, наши в первую очередь. Надеюсь, о нас внезапно забудут, мало ли бывают чудеса на свете.
– Чудеса будут, если Османов заговорит.
– А если нет, – сострил Кисурин, – будем гордиться тем, что поймали его и вновь не смогли предъявить обвинение. Это уже песня, господа.
– Только в соучастии, – Конюхов недовольно взглянул на девушку с фотографии, – Скорее всего, работали его телохранители или какая-то неподготовленная «шестерка». Вы же прекрасно знаете Гамлета.
– Куда уж, – поморщился Громушкин, – Другое дело, как нам найти этого исполнителя.
Конюхов пожал плечами.
– С этого и начнем. Хотя дело ой как «висяком» пахнет.
– А ты не принюхивайся, – посоветовал Кисурин.
Мне кажется, она знает обо мне все. И ничего конкретного. За эти несколько дней мы только и делились впечатлениями о прожитом, рассказывали друг другу фрагменты из истории наших судеб и почти всегда наедине. Наташа все еще не слишком доверительно ко мне относится, хотя лучше, чем в первые дни. Видимо, считает, что людям, у которых отсутствует сотовый телефон, не следует входить в этот дом. Девушка по-своему права, но куда хуже вышло бы, продолжи я игру, затеянную ради спортивного интереса подле их дома. Она первой бросила бы в меня камень. И была бы абсолютно права.
Побыть «человеком из общества» мне не удалось. Но я надеялся, правда, не слишком обнадеживая себя, на то обещание, что Тамара Игоревна дала мне перед нашим первым расставанием. В конце концов, приходилось напоминать себе, что ее слова могут быть истолкованы как угодно ей самой или попросту забыты. Она хозяйка положения, мне оставалось лишь ожидать решения, выносимого по прошествии некоторого времени, необходимого, чтобы придти в себя после наших разговоров под покровом прохладной августовской ночи и решиться на новый шаг.
Утром следующего за первой встречей дня она позвонила мне в номер и напомнила о тогдашнем предложении; более всего меня поразила изумительная перемена, происшедшая в ее голосе. Ресторан «Казахстана», нет, она не против, ей интересно, где я обитаю, и это место нисколько ее не смущает. В трубке в этот момент послышался голос Наташи: «Я буду весь день у Антона, распоряжайся собой как угодно», и ехидный смешок девушки.
Вишнево-красный «вольво» Тамары Игоревны притормозил у входа, я давно поджидавший его, сбежал по ступеням вниз, помог выбраться из машины. Поцеловал руку и провел в зал; блюда она заказывала сама, нечто легкое: кофе, тосты, салат «цезарь». И почти ни к чему не притронулась, слушая мой сбивчивый рассказ. Она попросила сказать что-нибудь о себе, я с охотой выполнил ее просьбу; я готовился выполнить любую просьбу, но на ответный шаг не решился. А Тамара Игоревна не стала злоупотреблять, как ей показалось, временем, потраченным в ресторане совершенно напрасно. Пригласила на прогулку в городском парке. Поздним летом он удивительно хорош; Тамара Игоревна частенько проводила время здесь, еще в детстве, да и после свадьбы заглядывала сюда. Большей частью одна, редко с дочерью и почти никогда с мужем.
Голос ее не дрогнул, упомянув о муже, среагировал только я, неожиданно для вздрогнув всем телом. Она недоуменно обернулась, нет, все в порядке, что-то дурное вспомнилось.
О себе она хранила молчание, – даже когда рассказывала какую-то историю, она казалась нереальной, никогда не происходившей, как нереальной казалась мне и наша встреча. Когда мы брели по одной из аллеек парка, Тамара Игоревна вспомнила, когда ей только стукнуло семь лет, и она отправилась в самостоятельное путешествие в парк – «о, уверяю вас, тогда я считала себя ужасно самостоятельной и всегда огорчалась чьей-то надо мной опеки», – и, разумеется, заблудилась. После этого я неудачно выдал суждение о древности этого парка, мы перешли на интересовавшую ее всегда тему причудливой архитектуры города. Интимность беседы потерялась безвозвратно; по прошествии нескольких минут, прогулка подошла к концу. Нам пришлось расстаться, но с непременным условием, на котором она настояла, встретиться вновь в любое удобное время.
Ее вишнево-красный «вольво» оставил меня у «Казахстана» – в дороге мы молчали, глядя друг на друга – и исчез в конце улицы. На всякий случай, я помахал вслед рукой, не знаю, заметила ли мой жест Тамара Игоревна. Не думаю, ей не стоило отвлекаться на зеркало заднего вида, пытаясь не упустить жест человека, который поцеловал на прощание ее сухие потрескавшиеся губы, и к которому она на короткое мгновение прильнула всем телом, а затем быстро испарилась в машине. Интересно, что она скажет о долгом отсутствии дома с почти незнакомым человеком, два дня не срок, своей дочери? И как воспримет меня Наташа, если….
Нет, я слишком тороплюсь. У нас еще есть время привыкнуть друг к другу, много времени. То, что Тамара Игоревна случаем этим намерена воспользоваться, видно по ее лицу, по манере одеваться, изменившейся с первого свидания, по тому, как она пытается сказать то, что я вижу в ее глазах. И как я, неуклюже, пытаюсь ответить тем же, и как мы, точно маленькие дети, робко смотрим на прогулках в сторону, разом опуская глаза.
Все же я слишком спешу, просто не могу себя сдерживать. Случай, притаился за нашими спинами, он не дает времени на раздумья, на робость, ни к чему не обязывающие слова, пустые признания. Он стоит надо мной, подобно неусыпному стражу, голему, он забирает мои силы. Я говорю исключительно шепотом, оглядываясь на двери, проверяя засовы и задвижки, отделяющие нас от внешнего мира, от прохожих в парках и на улицах. Когда я говорю громко, меня сковывает страх, когда я молчу, он становится все сильнее.
Случай начал преследование на лесной тропинке за городом, заставил покинуть его в суматохе, и в такой же спешке вернуться. Превратившийся в мое второе я, моего стража и хранителя, nuovo magistro, в мое создание с именем «Emeth» начертанным на лбу, но не от опасностей непредсказуемого внешнего мира, но от собственных побуждений. Сделал меня пленником; отныне он повелевает моими чувствами, доминирует во мне и доминантой этой доказывает неизбежность происходящего, неотвратную, холодную, неизбежность. И нет у меня ни сил, ни знания, чтобы стереть проклятую первую букву его имени и положить его существованию предел.
И вы, Тамара Игоревна, стали его, равно как и моей спутницей, благодаря той самой встрече на лесной тропинке, вы полагаете, что все произошло по иному сценарию, но вы не знаете всей полноты картины, того, что предшествовало нашему знакомству, а я не могу вам все открыть. Вы проклянете меня за это. Вы первая бросите в меня камень, если я хотя бы попытаюсь разорвать цепочку очевидных событий, неумолимо следующих друг за другом.
Поэтому я не буду рвать цепочку, да, признаюсь вам, я человек слабодушный. Но я, Тамара Игоревна, слепо верю, что нам, удастся найти и стереть первую букву имени моего стража, и тогда он превратиться в то, из чего и был создан – груду глины. Я говорю с уверенностью в голосе, потому что предчувствую это.
Пускай мои предчувствия подкреплены лишь надеждою, да слабым утешением об ответном желании, схожем с моим. Еще раз повторюсь, я – человек слабый, из тех, что составляют статистически разбитое на части большинство, голосующее за громкие имена и крикливые лозунги, безоговорочно верящее в завтрашний день, из тех, что поддаются чужому фальшивому страданию и охотно страдают за. То, что произошло со мной в последние дни, прежде случиться не могло по определению. Все происходящее сейчас для меня – впервые, и я стою перед самым серьезным выбором в моей жизни, именно в тот ее момент – между тридцатью и пятьюдесятью – когда,
