Бюро темных дел - Эрик Фуасье
Большую часть времени я проводил на этих территориях, в защищенных уголках моего сознания. Старательно взращивал там иллюзию, что я такой же мальчик, обычный мальчик, как все. Я предавался мечтам, следя взглядом за солнечными лучами, наблюдая, как они, пробиваясь сквозь доски на заколоченном слуховом оконце, пятнают землю погреба. Я играл в бабки угольками. Пел про себя колыбельные, которыми в раннем детстве убаюкивала меня жена лесника. Конечно, в то время я не отдавал себе отчета, что сам соорудил в своей голове защитный кокон. Я не был способен мыслить в таких категориях. Мне было восемь. Слишком мало лет. Лишь много позднее я осознал, что творилось тогда в страшном погребе. А в ту пору я вслепую нащупал то, что позволило мне выдержать заключение, выжить, выстоять и вытерпеть всё, что ему сопутствовало.
Но даже если я до конца не осознавал существование внутри себя барьеров, которые мой мозг возвел, чтобы защитить меня от Него, инстинкт самосохранения побуждал меня их скрывать. Дважды в день тот инстинкт срабатывал, чтобы придать тупое, безучастное выражение моему лицу. Это повторялось неизменно каждый раз, когда Викарий приносил мне еду. Потому что, проведав, что я нашел способ ускользать из его мертвой хватки, Он бы этого не стерпел. Да, мало-помалу спасительная мысль все-таки оформилась в моей голове: «Он не должен узнать твой секрет, не должен понять, где ты скрываешься». Это стало моей навязчивой идеей. Неделями, месяцами я умирал от страха при мысли, что нечаянно выдам себя и Он заставит меня выйти из моего потаенного укрытия. Так продолжалось до того дня, когда я вдруг понял, что у Него нет надо мной такой власти. Ибо Он видел во мне не человеческое существо, а лишь свою добычу. Он мог избивать меня, мог превращать в предмет своих омерзительных услад, но не способен был следовать за мной тайными тропами моего сознания. И когда я понял это, мне стало ясно: Ему уже не удастся меня сломить. В моей душе образовалось пространство, неуязвимое для всех Его атак. И я затаился там, поджидая своего часа. Рано или поздно этот час должен был настать.
Часы, минуты… Время… Оно превратилось для меня в отвлеченное понятие, не имевшее реального наполнения, стало чем-то абстрактным, о существовании чего ты вроде бы знаешь, но не можешь извлечь для себя никакой пользы. Почти все пленники умеют найти способ, чтобы отмерять течение времени. В общем-то, если есть возможность подмечать каким-то образом смену дня и ночи, они делают засечки, рисуют палочки на стенах своих камер. Но только взрослые люди знают цену времени, вернее, понимают, что оно бесценно, ибо именно время связывает их с прошлой жизнью. Разорвите эту связь – и вы превратитесь в опавший лист, который опустился на поверхность ручья и, покачиваясь, уносится прочь, влекомый течением.
В восемь лет у меня не хватило ума сразу начать отсчет дням на стене погреба. Когда эта мысль впервые возникла в моей голове, было уже поздно: я более не знал, сколько времени провел в заключении, и решил, что нет смысла затевать это дело. Впоследствии я тем не менее несколько раз пробовал завести календарь, но каждая попытка заканчивалась вопросом самому себе: а зачем? Зачем считать украденные у меня дни? Это казалось глупым, бесполезным занятием. И я бросал начатое. А потом, какое-то время спустя, брался за это снова, то и дело забывая отметить какой-нибудь день.
Когда в моем мучительном существовании внезапно появилась мамзель Луиза, вырвав меня из ада одиночества, на стене погреба было триста двенадцать зарубок, невидимых за деревянной койкой.
Мамзель Луиза… Без нее я, скорее всего, так и кружил бы в защищенном анклаве внутри собственной головы, пока бы окончательно не сошел с ума. Видимо, есть все-таки некий рассеянный бог высоко в небесах – в конце концов он обратил взор в мою сторону и послал мне ангела-хранителя, скромного, но верного помощника и, несомненно, лучшего утешителя.
Мамзель Луизу я увидел в погребе одним прекрасным утром, едва проснувшись. Увидел – и не поверил своим глазам. За исключением Викария, это было первое живое существо, навестившее меня с тех пор, как я переступил порог проклятого дома.
Ночь выдалась ужасная из-за холода, выстудившего тесный погреб насквозь, и кошмаров, которые снились мне непрерывно. Я медленно приходил в себя: тело одеревенело, мозг был затуманен. Бледный рассеянный свет окрасил все вокруг в серо-бурые тона. Я мучительно поднялся, пытаясь принять сидячее положение на койке, и спустил голые ноги на землю, чувствуя себя столетним стариком. Мне отчаянно хотелось улечься обратно и не вставать, хотя я знал, что Ему это не понравится, когда Он принесет мне утреннюю порцию еды, и Он накажет меня, если увидит, что я валяюсь на койке. Наказанием будет заключение в клетку до вечера. Несколько месяцев назад я такому наказанию уже подвергался – от сырости меня одолела лихорадка, и Викарий застал меня утром свернувшимся на койке в ознобе. Он сильно избил меня в тот раз, но вечером, когда пришел выпустить из клетки, принес с собой теплое одеяло. Тогда я подумал, что на свой манер – особый, гнусный, жестокий, извращенный манер – Он обо мне заботится.
Этим утром я, сидя на деревянной койке и обхватив голову руками, почувствовал отвращение к самому себе при одном воспоминании о той рабской мысли. Я ненавидел себя, был подавлен, доведен до изнеможения. И сказал себе: быть может, лучше покончить с этим раз и навсегда? Не вставать с койки, спровоцировать гнев Викария – пусть Он забьет меня до смерти. Мне нужно будет лишь потерпеть немного, до точки невозврата…
И в этот самый момент, когда я почти сдался, появилась мамзель Луиза.
Она сидела на деревянном ящике в паре метров от меня, внимательно наблюдая за мной крошечными агатовыми глазками, умывалась лапкой и покачивала в воздухе длинным коричневым хвостом. Это была мышь или, скорее, землеройка. Вдруг она прервала свое занятие и начала принюхиваться, шустро поводя острой мордочкой с тонкими усиками и маленькими ушками, словно ощупывая пространство перед собой и проверяя плотность воздуха, разделявшего нас. Все это время она не сводила с меня глаз, как будто я был самым диковинным созданием, какое ей когда-либо доводилось видеть за всю
