Плохая кровь - Сара Хорнсли
– Чем ты занимаешься? Тебе нужна помощь? – окликаю я.
Она вытирает пот со лба перчаткой и отмахивается от меня.
– Просто заросший участок. Самое время избавиться от этого беспорядка. Я справлюсь сама. Спасибо за предложение, иди в дом.
Я думаю о том, чтобы не послушаться ее. Натянуть папины перчатки, которые, скорее всего, по-прежнему лежат в сарае, и пристроиться рядом с ней. Показать ей, что мы вместе. Что она не одинока: муж и сын умерли, но осталась дочь. Однако я никогда не увлекалась садоводством, и картина, в которой мы бок о бок убираем сорняки, опутавшие наши жизни, колючие и опасные, быстро превращается в нечто иное. Сорняки сжимаются вокруг моей талии, выдавливая из моей груди дыхание. Моя мама могла бы освободить меня, у нее в руках ножницы, но она ничего не делает. Она смотрит, как я умираю.
Да, когда росла, я отчаянно нуждалась в маме. Она присутствовала в моем детстве. Она всегда была рядом. В этом доме. Наблюдала. Молча. Слишком тихо. В этом и заключалось ее преступление. Это то, за что я не могу ее простить. Она была рядом, но не защитила меня.
– Ладно, поставлю кофе, – говорю я и иду в дом.
Пока закипает чайник, я раскрываю блокнот и начинаю составлять список для сержанта Роуз.
Джастина Стоун (сестра)
Эвелин Стоун (мать)
Джимми Фэлкон (школьный друг)
Это формальность. Единственное имя, которое приходит мне в голову, – то имя, которое я не могу записать: Джейк Рейнольдс. Оно крутится у меня в мозгу, закольцевавшись в бесконечную петлю, словно я просматриваю на повторе кадры, на которых он прижимает Макса к стене в «Синем орле».
Одно из условий освобождения Джейка под залог – он не может покидать территорию радиусом в одну милю от того места, где находится. На его ноге висит браслет с маячком. Если б за последнюю неделю он хоть раз нарушил условия залога, это попало бы во все новости. Тем не менее я делаю пометку – попросить Отиса проверить.
Это слишком тяжело, и я опускаю голову на руки. Закрываю глаза. Скриплю зубами. Как я дошла до такого? Неужели это происходит на самом деле?
Из-под двери пробивается лишь слабый лучик света. Я расставляю пальцы так, чтобы свет падал на них. А потом сжимаю кулак. Сжимаю и разжимаю. Сжимаю и разжимаю. Чем дольше я нахожусь в темноте, тем глубже она меня затягивает.
Да, напоминаю я себе, все возможно. Достаю телефон. Мне сейчас тяжело, горе грозит поглотить меня, но я должна помнить, кто я и что могу сделать. Я дала Максу слово: я найду тех, кто убил его, и заставлю их поплатиться. Я должна взять себя в руки и справиться с этим, как и много лет назад.
Ты сможешь провести со мной дополнительный сеанс? Макс умер.
Я прекрасно понимаю, что так поступать неправильно. Неправильно сообщать психотерапевту о смерти брата раньше, чем мужу, – но Айя не станет срываться в Молдон. Она останется там, где была всегда, в своем идеальном мире, созданном специально для нее. Но это событие, смерть Макса, навсегда изменит мой брак. Как только Ной узнает об этом, он первым же рейсом отправится домой и примчится сюда как можно быстрее. Он решит, что поступает правильно, и я не смогу объяснить ему, почему не нуждаюсь в его присутствии. Что на самом деле он – последний человек на земле, которого я хочу видеть рядом с собой. Я не могу сказать ему, что размывание границ между моей жизнью с ним и моей жизнью здесь – то, чего я до сих пор так упорно пыталась не допустить.
Когда я встретила Ноя четырнадцать лет назад, я хотела только одного – заново создать себя. Я не так давно окончила университет и снова жила в Лондоне в одной квартире с Шарлоттой. Я была полна решимости стать лучше. Быть той, кем могла бы стать – как я это видела, – и не позволять всему, что произошло здесь, в этом городе, в этом доме, погубить меня. Джастина, на которой женился Ной… Она уже не была той девушкой, которая росла здесь. Я не хочу, чтобы он это осознал. Опускаю взгляд и вижу, что складка плоти между большим и указательным пальцем начала кровоточить в том месте, где я ее расчесала.
Курс на столкновение задан, и, логически рассуждая, я не могу этого избежать. Только не сейчас, когда Макс мертв. Я считаю до десяти. Решаю сначала принять третью таблетку парацетамола. Говорю себе, что сегодняшний день – исключение. А потом набираю номер мужа. Во время разговора Ной не говорит ни единого ненужного слова. Он добр и сострадателен. Не претендует на то, чтобы понимать мои чувства. Он предлагает прилететь прямо к нам, но мне удается убедить его, что он понадобится мне только к похоронам. Я не смогла придумать достаточно правдоподобный предлог, чтобы удержать его от этого, но, по крайней мере, это даст мне еще несколько дней до того, как мои миры столкнутся. Мое «прежде» и «после».
Я люблю тебя.
Он отправляет сообщение сразу после того, как мы завершаем звонок. Заботливое и ласковое. Мне хочется швырнуть телефон через всю комнату. Притвориться, будто Ной не собирается покидать Париж и приезжать сюда.
Пока что Ной любит меня – об этом говорит его сообщение. Но как долго просуществует эта любовь?
* * *
Кухонная дверь хлопает на ветру. Мама перемещается настолько тихо, что я не слышу, как она входит в дом. Без единого слова включает радио, и кухня наполняется оперным крещендо. На мамином лице видны разводы грязи – там, где она утирала пот. Полагаю, мне не удастся вечно избегать ее.
Не знаю, почему мне так не хочется говорить с нею о Максе. Может, потому, что это требует определенной степени открытости. Эмоционального разговора. Чего-то глубокого и значимого; всего того, чего мы обе старались избежать на протяжении последних восемнадцати лет, когда наши отношения сводились к банальной вежливости.
Но говорить о смерти Макса вежливо невозможно.
– Значит, это был он? – спрашивает она, и я киваю. – Он… – Еще одна
