Плохая кровь - Сара Хорнсли
«Исследовать слова». Айя часто использует это выражение. На самом деле она имеет в виду изучение моих чувств, чтобы распутать узлы, которые запутались и завязались внутри меня, – и сделать это с помощью слов. Найти способ посредством языка придать смысл всем тем сложным чувствам, в которых я не могу разобраться.
– Итак, как насчет того, чтобы начать с описания твоего последнего контакта с отцом?
– Мы были в моей спальне. Здесь, в этой комнате. Я только что рассказала ему о том, что произошло на вечеринке, и он был в ярости. Я никогда не видела его настолько разгневанным; я боялась того, что он может сделать дальше. Но его злость была направлена не на меня. Он злился на себя. Его гнев заставил меня почувствовать себя увереннее, дал возможность рассказать правду. Как будто это означало, что отец защитит меня. Он велел мне оставаться в своей комнате, пока вечеринка не закончится. Он забыл поцеловать меня на ночь, но я простила его, ведь я знала – он отвлекся из-за того, что был зол.
– А после этого?
– После этого ничего не было. Через несколько часов к нам в дверь постучалась полиция.
– Что ты чувствуешь по итогам последнего разговора с ним?
– Я чувствую себя виноватой.
– В чем?
– Я чувствую себя виноватой в том, что перед самой своей смертью он испытывал такой сильный гнев. Если б я не рассказала ему о случившемся, возможно, он не стал бы так много пить. Но даже если б это не предотвратило аварию… если б он не был так зол, может быть, он не забыл бы поцеловать меня на ночь и сказать, что любит меня, тогда я могла бы запомнить его именно таким.
– Единственное, что мы можем контролировать, – это наши собственные поступки, ничьи больше. И даже при этом мы не можем продумать все ходы слишком далеко вперед. Слишком много переменных. Ты понятия не имеешь, каким был бы ваш последний разговор, если б ты действовала иначе. Может быть, кто-то другой сказал бы ему что-то еще. Возможно, ваш последний разговор прошел бы еще хуже. Не лучше.
– Знаю.
Мы уже рассуждали об этом – о том, что в любой момент времени одновременно происходит слишком много случайностей, чтобы у человека была возможность хотя бы спрятаться за всякими «если бы», ведь они так и останутся нереальными. Это просто фантазии.
– Ты не виновата, Джастина. Ты не можешь контролировать всё на свете.
Я смотрю поверх экрана лэптопа на цветочные обои своей спальни. Цветы все еще похожи на разинутые рты, и мне интересно: если б стены могли говорить, какой ответ они дали бы на вопрос Айи?
Глава 19
Тропинка вдоль реки заросла сорняками. По этой тропе я часто гуляла с Джейком – она начиналась у причалов и удалялась прочь от центра города, а затем, извиваясь и петляя, вела нас обратно. После напряженного сеанса психотерапии с Айей я отчаянно желаю хотя бы на какое-то время оказаться подальше от этого проклятого дома. Сорняки царапают мои руки, впиваются в кожу колючками – словно когтями. Я воображаю, как они шипят, требуя, чтобы я уехала и вернулась домой. В Лондон. К Ною.
Раньше прогулка по этой тропе умиротворяла меня, но сегодня тишина кажется слишком громкой. В ушах словно ревут самолеты, а жара настолько удушливая, что я поддергиваю футболку и завязываю ее края узлом выше пупка – такого я не проделывала с двадцати или двадцати двух лет, когда выбиралась по ночам куда-нибудь в «Инфернос» в Клэпхэм-Саут… кстати, должна сказать, весьма стильное заведение. Но сейчас я готова на все, лишь бы охладиться. Меня окружают яркие цвета. Слишком яркие – как солнце, сверкающее на речной глади. Все слишком кричащее, и среди этого великолепия я ощущаю себя полинявшей и тусклой.
У излучины реки мне приходится перелезть через упавший ствол дерева, преграждающий путь. Моя нога цепляется за ветку. Черт! Я оглядываюсь на обидевшую меня ветку, словно она может почувствовать мой гнев. Царапина на голени кровоточит, но не это привлекает мое внимание. На стволе дерева вырезано сердечко. У меня подкашиваются ноги. Другое дерево, другое сердечко – но память не отпускает меня… Конечно, тогда мы были почти детьми, но в ту пору мои эмоции были такими острыми! Всеобъемлющими. Теперь каждой из них четко отведено должное место, они сцементированы опытом и болью, им больше не позволено усиливаться настолько, чтобы причинить мне боль. Когда я была с Джейком, все было иначе.
В тот день, когда мы вырезали сердечко на коре платана, мне исполнилось восемнадцать лет, и в тот день Джейк признался мне в любви. «Я никогда тебя не покину», – прошептал он мне на ухо в тот вечер. А всего несколько месяцев спустя исчез из моей жизни…
Я провожу пальцем по сердечку на стволе, лежащем сейчас передо мной, и закрываю глаза. Слишком больно думать о том, прежнем, Джейке – ведь я знаю, в чем его обвиняют сейчас. Перед мысленным взором встают лица людей, которых он предположительно убил.
Я отправилась на эту прогулку, чтобы попытаться избавиться от гула, стоящего у меня в ушах с тех пор, как четыре дня назад было найдено тело Макса. Молдон – маленький городок, где серьезные преступления случаются нечасто. Заголовки здешних газет сообщают о непристойных граффити на стенах и о комках жевательной резинки, прилепленных в неположенных местах. Они не кричат о крови, смерти и убийствах. Да, ходят сплетни об одном убийце, жившем в Молдоне. Но труп, всплывший в море? Записи с камер видеонаблюдения? Я знаю, что это не может быть просто совпадением.
Это достойно расследования. Я знаю это – и сержант Роуз тоже наверняка это знает. Я чувствую, как она, подобно орлу, описывает круги над моей головой. Охотится на меня.
* * *
По дороге в город я звоню Отису, который подтверждает, что следящий браслет Джейка не активировался, а значит, он все это время оставался в Летчуэрте. Меня охватывает облегчение, и тяжесть, лежащая на сердце, слегка ослабевает. Она все еще не уходит полностью, но я хотя бы могу вдохнуть полной грудью – впервые с тех пор, как мне сообщили, что тело Макса обнаружили в море.
…Полицейский участок находится в ближней части центральной улицы. Когда дверь открывается, на меня обрушивается волна холодного воздуха. Она одновременно освежает и раздражает.
– Здравствуйте, я пришла
