Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл
Толстяк даже подошел ко мне на улице, когда я вышел за покупками, и заговорил со мной. Сказал, что мне лучше оставить Луи в покое, поскольку наши отношения уже умерли, а он намерен жениться на ней через несколько недель.
– Вы так считаете? – спросил я, а он влепил мне пощечину.
После инцидента с толстяком я три дня просидел, скорчившись, под кухонным столом. Затем вылез и облачился в одежду Луи, отчего у меня закружилась голова. Когда я наложил себе на веки тени, колени едва не подкосились. Но мне все равно удалось выйти из дома с утра пораньше и нанести визит толстяку. Луи выбежала за мной на улицу, крича: «Не трогай его! Не трогай моего Ричи!» Когда соседи начали выглядывать из окон, она, рыдая, вернулась в дом.
Отлично понимая, что Луи запрещено пытаться заводить знакомство с новым партнером без моего согласия на развод, Ричи не смог удержаться от флирта с ней. Увидев в глазок мое загримированное лицо, он решил, что я – это Луи. Перед тем как открыть дверь, он немного замешкался. Затем появился в дверном проеме, улыбаясь, с выпирающим из халата пузом. Я резко вонзил ему в этот пузырь с кишками острые ножницы. У него не было даже возможности закрыться своими волосатыми ручищами, и ножницы вошли глубоко в живот.
Простофилям у нас в «Движении» не место. Это все знают. Позже я выяснил, что ему позволили прийти на мероприятие, поскольку женщина из «Общества перелетных птиц», та, которая в помещении никогда не снимала дождевик с поднятым капюшоном, положила глаз на Ричи и считала, что это ее шанс. Она тоже ушла в мир иной с разницей всего в неделю, хотя я, наверное, сэкономил ей пару десятилетий скорби. Позже за то, что я разделался с Ричи, она даже прислала мне пачку печенья и открытку с гоночной машиной, предназначавшуюся какому-то девятилетнему мальчику.
Как бы то ни было, я гнал Ричи до самого конца прихожей, прошивая его, словно швейная машинка, и заставляя блеять, как овца. Я надел резиновые перчатки для мытья посуды, поскольку понимал, что пластиковые ручки ножниц будут скользить в руках. Воткнул-вытащил, воткнул-вытащил, воткнул-вытащил! А когда он замедлился, сполз по стене прихожей и ввалился в свою скромную гостиную, я всадил ножницы ему глубоко в шею. Затем закрыл за ним дверь и стал ждать, пока он не перестанет кашлять и хрипеть.
Это был тяжелый, вонючий мерзавец, со спиной, заросшей черной козьей щетиной, и с широким, мясистым, некогда ухмылявшимся лицом. Мне пришлось разделать его на части, чтобы вынести из квартиры. Невероятно, но, когда я расчленял в ванной эту тушу, он ожил на мгновение, чем напугал меня до полусмерти. Впрочем, прожил он недолго, и я закончил все с помощью садового секатора, который оказался хорош для разделки мяса. Нашел его на кухне под раковиной.
Мне потребовалось сделать три ходки. Первую – в старый зоопарк, который давно уже нужно было закрыть, где я выбросил куски в заросший вольер для казуаров (там обитали три птицы). Вторую – к сливной трубе, возле которой дрались чайки. И третью – к домику «Морских скаутов». Туда я отнес голову, похоронил ее рядом с военным мемориалом, чтобы Ричи всегда мог видеть место, где все началось.
Вернувшись домой, я запер Луи на чердаке, поснимал детекторы дыма и, открыв окна, сжег в кухонной раковине всю ее одежду, кроме пары лучших выходных колготок. Прошелся по дому, собирая все ее вещи, и то, что не выбросил в мусорные баки, отдал в благотворительную лавку.
Прежде чем оставить Луи, рычавшую, как дикая кошка, наверху среди наших старых рождественских украшений, я сказал, что, возможно, увижу ее в нашем новом доме, когда найду его. Спустившись вниз по лестнице, надел на руку ее часики и прислушался к их быстрому тиканью. Они стучали, как сердце, готовое разорваться. Стоявшие в серванте маленькие черные воины принялись бить своими деревянными ручками в кожаные барабаны.
Когда я выходил из дома с всего одним чемоданом, Луи продолжала царапать ногтями фанерный люк чердака.
Гиппокампус
[9]
Стены из воды, тягучей как лава, черной как уголь, толкают грузовой корабль вверх по склонам, через пенящиеся пики, и с силой швыряют вниз. Судно неуклюже рассекает гигантские катящиеся волны, оставляя за собой завораживающие галактики из пузырьков воздуха. Эти временные вселенные появляются ненадолго в бескрайней ониксовой воде и, сформировавшись, затягиваются под корпус или с шипением приносятся в жертву холодному ночному воздуху.
Огромное стальное судно все рвется вперед. Будто выпивший бродяга, шатаясь, поднимается с колен, прежде чем опять свалиться в грязную канаву. У не знающего покоя корабля нет иного выбора, кроме как снова и снова бросаться на очередную гигантскую волну.
Освещенные иллюминаторы и квадратные окна утешающе светят посреди темного ревущего океана, простирающегося в бесконечность. Но не только каютные огни напоминают о теплом, гостеприимном доме в зимнюю ночь. В кормовой надстройке зияют два дверных проема. Мокрая палуба блестит от льющегося из них света.
Все поверхности на борту стальные и покрашены белой краской. Приваренные друг к другу металлические кубы надстройки опоясаны желтыми поручнями, помогающими перемещаться по скользкой палубе. Тут и там возвышаются белые лестницы, самим своим присутствием вызывающие воображаемый стук спешащих вверх-вниз ног.
По бокам верхней палубы закреплены небольшие спасательные шлюпки, напоминающие пластиковые бочки. Все они на месте. Иногда какой-нибудь кран выглядывает в море с неуместной беззаботностью или в ожидании задачи, которая так и не поступает. Антенны, спутниковые тарелки и навигационные мачты над дальним безжизненным мостиком словно трясутся от страха или размахивают своими опорами, реями и проводами из стороны в сторону, будто отчаянно высматривая что-то в постоянно меняющемся водном ландшафте.
Первый люк трюма открыт, его огромная стальная дверь цепями подвешена к крану. Этот большой квадратный участок корпуса заполнен белыми мешками, уложенными друг на друга в тесные колонны. Самые верхние промокли и потемнели от дождя и морской воды. В освобожденном от мешков центре стоит поцарапанный и помятый металлический контейнер, покрашенный в черный цвет. До своего обнаружения он, по-видимому, был умышленно спрятан под ярусами груза. Одна из створок двойных дверей в его передней части распахнута.
Где-то на палубе маленький медный колокол издает одинокий, никому не нужный звон
