Ева Львова - Состояние аффекта
При виде тележки с провизией двойник Моуринью оживился и, выключив плазму, поднялся с дивана навстречу работнице больничного буфета. Однако заметив Устиновича-младшего, выглядывающего из-за спины испуганной женщины, сдержанно кивнул головой и опустился на прежнее место. Вжав голову в плечи, разносчица переставила тарелки на низкий журнальный столик, что-то пробормотала на иврите (Борис решил, что, должно быть, пожелала приятного аппетита) и загромыхала тележкой к выходу. Сочтя момент подходящим, Борис протянул вперед руку для рукопожатия и, споткнувшись о тележку, устремился к Фишману. Поздоровавшись и выслушав предложение сесть, Борис опустился в кресло, устроившись в нем поудобнее. И, хотя Джуниор считал себя хитрее кнессета и изворотливее мыла в тазике с водой, по сути был он парнем бесхитростным, поэтому выложил Фишману всю правду как на духу, думая, что финтит так же ловко, как неуловимый Месси.
– Вы журналист? – с интересом взглянул на загадочного гостя обитатель бокса.
Борис уже собрался было согласно кивнуть головой, притворяясь журналистом, как застывшая в дверях раздатчица открыла рот и по-английски выпалила:
– Он из полиции, мистер Фишман, держите с ним ухо востро!
Делать было нечего, пришлось признаваться.
– Добрый день, я адвокат Борис Устинович из адвокатского бюро «Устинович и сыновья», – приятно улыбаясь, проговорил Борис, не спуская злых глаз со спины удаляющейся разносчицы. – По поручению Агаты Рудь разыскиваю ее родителей. Господин Фишман, известно ли вам что-нибудь о местопребывании Льва Рудя, ведь вы были знакомы?
И, покосившись на покрывшееся корочкой пюре, рядом с которым покоился кусок рыбы с овощами, предложил:
– Вы ешьте, я подожду. А то будет совсем холодное.
– Да вы не беспокойтесь, я всегда могу разогреть в микроволновке, – отмахнулся нейрохирург. – Хотите чаю?
– Не откажусь. Уютно тут у вас, – одобрил Борька.
– Молодой человек, – устало проговорил Фишман, опуская в сервизные чашки заварочные пакетики и наливая из кулера кипяток. – Я живу в этом боксе больше двадцати лет. Естественно, я здесь обзавелся всем необходимым.
– Двадцать лет вы лежите в больнице? – ужаснулся приятель.
– Не верится, да? – усмехнулся Фишман. – Я перенес огромное количество операций, чтобы вернуть себе зрение после аварии, и только месяц назад снова смог видеть.
– Что за авария? – ухватился за ниточку Устинович-младший, незаметно включая диктофон. – Где и когда она произошла?
– Обычная автокатастрофа, случилось это на восемьдесят пятом шоссе, – нехотя ответил Фишман, заметив манипуляции кудрявого друга.
– Постойте, но ведь конференция проходила в Тель-Авиве, а восемьдесят пятое шоссе расположено в северной части Израиля, – обнаружил хорошее знание предмета кудрявый друг. За время своего недолгого пребывания в этой стране он успел изрядно поколесить по Израилю в поисках более дешевых поставщиков для ресторана и поэтому неплохо представлял себе топографию местности.
– Дело в том, что кроме науки меня увлекает рыбалка, – смущенно признался Фишман. – Коля Жакетов договорился с турбазой в Тверии, и после закрытия конференции мы втроем отправились на озеро Кинерет ловить тиляпию.
– Кто-то заснул за рулем? – сочувственно осведомился Борис.
– Никто не заснул, Лев подвинулся рассудком, – поморщился нейрохирург. – Жакетов вел машину, а Лева сидел рядом с ним и крутил в руках фигурку обезьянки, попутно рассказывая про трех обезьян сандзару, которые символизируют буддийскую идею отрешенности от неистинного. «Если я не вижу зла, не слышу зла и не говорю о нем, значит, я защищен от него» – так считают буддисты, ну, или что-то в этом роде. Лева прекрасно лепил из хлеба и раскрашивал скульптурки красками. Он, знаете ли, из детского дома, и детдомовское детство не проходит бесследно. Еще в Москве Лев слепил для Агаты две маленькие обезьянки – «невидения» – ми-дзуру, и «неслышания» – кика-дзуру.
– Да, я помню этих обезьянок, Агата их очень бережет, говорит, что это память об отце, – подхватил Борька.
– Перед тем, как вырвать у Жакетова руль, Лев вдруг заговорил о том, что только что доделал для дочери третью обезьянку – «неговорения» – ива-дзуру. Сказал, что хотел бы умереть вместе с ней и унести с собой в могилу все черные тайны, которые не дают ему жить, после чего оттолкнул Николая и крутанул руль на девяносто градусов. Мы вылетели с дороги, машина несколько раз перевернулась в воздухе и упала на крышу. Я потерял сознание и очнулся уже в больнице в абсолютной темноте. Перенес бесчисленное количество операций, и только теперь врачам удалось вернуть мне зрение.
– Неужели вам все эти годы было все равно, что стало с двумя другими пассажирами? – подталкивал собеседника к разговору на интересующую его тему Борька.
– Почему же, я знаю, что и Николай, и Лева выжили.
– Это вам Жакетов сказал?
– Не только. В Интернете имеется информация, что Лев Рудь владеет клиникой, специализирующейся на искусственном оплодотворении. Но с Левой я по вполне понятным причинам не поддерживаю отношений. Зато с Колей тесно общаюсь, он – моя единственная связь с Родиной. Приятно, что генерал Рудь меня не забывает. Все, что вы видите в этой палате, куплено на средства отдела «Сигма». А как поживает Агата?
– Хорошо поживает, – сухо сказал Борис. – Генерал вместе с Идой Глебовной вырастили и выучили ее, теперь Агата взрослая девушка, работает по юридической части.
– Почему же она ищет отца сама, а не побеседует с генералом? Если кто-то и знает о судьбе Льва Рудя, так это именно он.
– Владлен Генрихович не в курсе наших розысков, – промямлил Борис.
– Ах вот оно что… – выдохнул Фишман и замолчал, что-то обдумывая.
В гостиной повисла гнетущая тишина, во время которой Устинович-младший чувствовал себя крайне неуютно и, чтобы обрести душевный покой, начал думать о приятном.
– Дело в том, – наконец заговорил нейрохирург, и Борис, с головой погрузившийся в мысли о ресторане, вздрогнул от неожиданности. – Дело в том, что Владлен Генрихович мне очень помог. Я, конечно, понимаю, что все это время генерал оплачивал мое лечение у лучших врачей в одной из самых дорогих клиник Израиля не просто так – Жакетов сказал, что Владлен Генрихович возлагает на меня большие надежды. Со следующего месяца я начинаю серию экспериментов. Здесь, в Тель-Авиве, генерал Рудь арендовал для меня лабораторию, я смогу все время находиться под наблюдением своего лечащего врача и в то же время проверить свою гипотезу.
– Что за гипотеза? – без особого любопытства осведомился Борис, уже понимая, что все сказанное Львом Рудем на лестничной клетке – чистейшая правда, и Владлен Генрихович и в самом деле серый кардинал, затеявший нечистую игру.
Оседлав любимого конька, нейрохирург преобразился, сделался как-то моложе и выше ростом.
– Дело в том, – сверкая глазами, заговорил он, – что за годы вынужденного бездействия я имел возможность непредвзято оценить плоды своего труда – в смысле со стороны понаблюдать за ходом эксперимента. Об этом я написал несколько статей в научные издания, ну да не в этом суть. Жакетов рассказывал, что почти все прооперированные мною добровольцы скончались от умственного истощения, и, если не считать Леву, только последняя подопытная из экспериментальной группы, Людмила Лужина, до сих пор находится в добром здравии и твердой памяти. Это говорит о том, молодой человек, что надрез, сделанный не вдоль, а поперек передней доли мозга, дает возможность прооперированному индивиду жить долго и счастливо, пользуясь всеми преимуществами сверхчеловека. Собственно, я жду не дождусь, когда смогу снова взяться за скальпель и проверить свою теорию. Жакетов отправился в Москву за благословением генерала. Так что вы уж не взыщите – против Владлена Генриховича я не пойду. Мне жаль, но боюсь, я ничем не могу вам помочь.
– Вы нам уже помогли, – пробормотал Борис, покидая насиженный диван и отступая к двери.
– Всего вам доброго, передавайте привет Агате, – вдогонку ему прокричал нейрохирург, гремя тарелками.
Покинув бокс, Борька спустился вниз и увидел у ворот госпиталя знакомую машину, принадлежавшую полицейскому управлению Тель-Авива: родственник, как и обещал, заехал за Устиновичем-младшим. За рулем сидел Семен, рядом с ним виднелась лысая голова, в которой Джуниор узнал полицейского Рода Лебовского. Род перебрался на землю обетованную из-под Одессы, дотягивал последние дни до пенсии и потому осторожничал, опасаясь ввязаться в происшествие, способное усложнить ему жизнь. Зная умение Семена избегать подобных ситуаций, Лебовский напросился к нему в напарники и теперь ждал, когда из госпиталя выйдет Борька и все они отправятся ужинать в ресторан «Монро», как бывало уже не раз. Борис уселся на заднее сиденье авто и уныло проговорил:
