Сладких снов - Андерс Рослунд
Прикосновения, физический контакт – с этим у Гренса всегда были проблемы. Вечные страхи, что он делает не то, что заходит слишком далеко или наоборот… Но сейчас Гренс очень хотел бы знать, что будет более правильным: положить руку на плечо или на предплечье датской коллеге? Может, осторожные объятия? Похоже, Бирте нуждалась в чем-то подобном.
– Это как отчим на первом допросе, – продолжала она. – Все хотел доказать, что он нормальный человек. Вот и там, Гренс, в чатах. Это то, чем они там помимо прочего занимаются, ищут подтверждения своей нормальности. Я не одинок в своем извращенном мире. Но если он или она такие же, как и я, то это не извращение, а норма.
В этот момент Гренс наконец решился.
Он обнял Бирте.
И та не только не увернулась и не отскочила в сторону, но и как будто успокоилась в его объятиях. Гренс вдруг понял, что ею двигало. Что давало Бирте силы день ото дня составлять карты извращенного мира, населенного заблудшими людьми. И когда они смотрели друг на друга, ни слова не говоря, оба думали об одном. Безнаказанное насилие в отношении маленькой девочки будет усугубляться. Эскалация – так это называется.
– Скоро у нас будет все необходимое для суда, Гренс. А потом мы займемся и остальными.
Датский эксперт кликнула на папку в левом углу экрана и открыла ее.
– Не буду показывать все, но на тех фотографиях, что я собрала, девочка одета.
Пятнадцать штук, и в центре каждой – Катрине с табличкой в руке. На табличках мужские имена и приветствия по-английски, и только последняя по-немецки.
«Привет, Пол!»
«Спасибо, Майк!»
«Большое спасибо, Дитер!»
Надписи сделаны маркером от руки.
– Те, к кому это обращено, все понимают. Предполагается, что она будет контактировать со всеми ними. На других фотографиях – вы видите, Гренс? – она с подарками, за которые благодарит. В платьях, в которых тот или тот хотели бы ее видеть. Пленочный фотоаппарат для новых съемок. А там она с собачьим поводком и фаллоимитатором – тоже подарки для исполнения желаний заказчиков. И за них она тоже должна благодарить.
Больше Бирте не давала волю гневу. Не показывала чувств, стараясь следовать решению, которое приняла однажды много лет назад.
Контролировать, не попадая под контроль.
– Но мы найдем их. Выследим, одного за другим.
Ее лицо не выражало ничего, кроме сосредоточенности.
– Мы представим доказательства, от которых они не отвертятся, эти Полы, Майки и Дитеры. Никакие псевдонимы им не помогут. Мы разорвем этот круг педофилов.
Поздний вечер в небольшом датском городке. Немного накрапывает, по-осеннему задувает. Очень тихо. Эверт Гренс бредет по безлюдной улице. Дождь кончился, но это как будто не имеет никакого значения. Народ предпочитает отсиживаться по домам.
Эверт Гренс на удивление легко шагает и ясно мыслит, несмотря на почти бессонную ночь. Нет и намека на головокружение или рассеянность. Гренс как-то сказал Вильсону, что на плаву его держит работа. Сейчас бы добавил: и надежда. Именно она сейчас в большей степени придавала Гренсу силы. Она и еще две девочки, которых Гренс никогда не видел, но пытался найти.
Вот и сейчас, сворачивая во внутренний двор с главной улицы по направлению к старому дому с облупившимся фасадом и квартире на втором этаже над пекарней, Гренс хорошо чувствовал, что им движет – надежда. Каждый раз, когда Бирте удавалось восстановить логин страницы в чате или открыть новые фотографии, Гренс возвращался сюда для очередного обыска дома и сбора улик. На этот раз он пришел за двумя куклами и платьем с золотыми блестками.
С каждым новым визитом трехкомнатная квартира выглядела все более заброшенной.
Никто из тех, кто еще совсем недавно жил здесь, не должен вернуться обратно.
Платье с блестками комиссар нашел сразу. Оно висело в одном из гардеробов в прихожей и ничем не отличалось от остальных. Разве тем, что было упомянуто в чате между отчимом, которого там называли Лацци, и еще одним предполагаемым педофилом, фигурировавшим под ником Леденец. Его IP-адрес указывал в направлении Швейцарии. И в тот момент, когда Бирте это прочитала, платье с блестками приобрело с ее глазах качественно новую ценность. Теперь оно было уликой, если, конечно, действительно существовало и было получено от заказчика, который хотел видеть Катрине на фотографии именно в этом платье. О том, какую сцену запечатлела эта фотография, распространяться излишне.
Гренс надел латексные перчатки, снял улику с вешалки и поместил в закрывающийся полиэтиленовый пакет. Что касалось кукол, их тем более не пришлось искать. Гренс прекрасно помнил, где они стояли. Комиссар чувствовал на себе их пристальные взгляды, когда сидел за ярко-желтым столом в комнате Катрине во время своего первого визита.
Тогда он еще не знал, как много будет значить для него одна из них.
Обе куклы, фигурировавшие в каталогах магазина игрушек как Эмми и Виктория, тоже были упомянуты в чате. Один из участников беседы заказал короткий фильм, где Катрине, обнаженная, играла бы с такими же обнаженными куклами. Этот диалог стал еще более интересным, когда обнаружилась серия фотографий, некогда уничтоженных, но возвращенных Бирте из небытия. С этими снимками в руке Гренс и вошел в детскую – последнее прибежище девятилетней девочки. Судя по тому, что у них было, совокупления и изнасилования в тех или иных формах каждый раз совершались в разных уголках квартиры.
Держа снимки перед собой, Гренс внимательно прошелся по ряду из тридцати семи неподвижных кукольных лиц. Все они выглядели одинаково. На взгляд комиссара полиции, по крайней мере, никогда не переступавшего порога кукольного магазина.
Тем не менее, дважды пройдясь по кукольному ряду, он был почти уверен, что узнал Викторию с длинными каштановыми волосами и что крайнюю справа блондинку с розовыми щеками звали Эмми. Комиссар собирался было опустить в пакет с блестящим платьем и ту, и другую, когда вдруг увидел ее: голубую бабочку. В волосах одной из пластиковых принцесс.
Гренс осторожно снял заколку. Никогда он еще не был так близок к двум девочкам, в один день пропавшим в Стокгольме. Гренс держал заколку на открытой ладони, сжимал руку, снова разжимал. Пока не убедился окончательно, что перед ним та самая бабочка, которая существовала в единственном экземпляре и
