Павел Шестаков - Давняя история
Мазин вышел на нос. Отсюда море и ветер нападали на судно, штурмовали в лоб, и он весь напрягся, одолевая это, простреливаемое колющими солеными искрами, пространство. Каждый новый вал поднимался впереди стеной, нарастал грозно, почти черный внизу и увенчанный радужными вспышками по гребню, обрушивался на теплоход, но стальной нос вспарывал волну, выпускал из нее дух, волна не выдерживала, разваливалась, и с суровым и обиженным гулом обтекала судно по бортам, уступая место очередному соискателю. Хотелось бесконечно любоваться этой мужественной борьбой, не думая о слабости духа, которая подтачивает человека незаметно, проникает в поры исподволь, разъедает, заражает подлостью.
Он повторял это слово не по эмоциональной несдержанности, а сознательно, зная, что если и не сейчас, не сразу, но оно поможет ему понять и объяснить. И еще и еще перебирая не факты, немногочисленные и сомнительные, а ощущения, впечатления, возникшие и испытанные во встречах с каждым из троих людей, которых он подозревал, Мазин думал, кто же из них способен на подлость? Не на вспышку гнева или ненависти, а на трусливую, расчетливую подлость.
* * *По воскресеньям Мухин редко оставался дома, особенно осенью, когда начиналась охота. Сначала его отлучки вызывали возмущение и противодействие, однако постепенно и жена, и дети, а у него детей было двое — сын и дочка, смирились с постоянным отсутствием главы семейства, и не только смирились, но и стали воспринимать его как факт положительный. Мухин заметил это поздно, негодовал поначалу, винил жену в том, что дети усвоили по отношению к отцу унижающий его, иронический тон мнимой почтительности, выслушивали и соглашались, чтобы тут же забыть все и сделать по-своему, тяготились отцом и не доверяли ему ничего из сокровенного, но потом, присмотревшись и убедившись, что с детьми все в порядке, в школе на них не жалуются, не болеют, Алексей Савельевич махнул рукой на семейные проблемы, передоверил воспитание жене, которая как женщина не волновала Мухина никогда, а как мать его детей устраивала всегда, и успокоился, приняв сложившиеся отношения с издержками, как должное, как своего рода плату за его мужскую свободу, которой пользовался он с нерушимым постоянством.
И потому Ирина удивилась крайне, узнав, что в разгар охотничьего сезона муж решил провести свободный день в семье. Она знала, что это значит. Целый день небритый Мухин будет слоняться по комнатам их обширной квартиры, некогда поразившей воображение студента Лехи, а теперь ставшей скучной и надоевшей, подходить частенько к буфету и проглатывать рюмочку, заедая то кружком колбасы, то кусочком сыра из холодильника, и затевать нудные, бесполезные разговоры, что-нибудь вроде:
— Какие ж ты, дочка, отметки получила?
— Две пятерки и четверку, папа.
— Пятерки это хорошо, а с четверкой подтянись. Сама знаешь, отец твой определенное положение занимает, нужно соответствовать.
— Хорошо, папа, я постараюсь соответствовать.
— А ты не дерзи! Относись к отцу уважительно.
— Хорошо, папа. Я буду относиться к тебе уважительно.
— Что значит — буду? А сейчас как ты относишься?
— Сейчас, папа, мы тоже относимся к тебе исключительно уважительно, — хмыкал сын из соседней комнаты.
— Алексей, пусть дети занимаются, — вмешивалась Ирина, стремясь разрядить обстановку.
— Занимаются… Бездельничают с утра до ночи.
— Откуда ты это знаешь, папа? — спрашивала дочка ехидно. — Ведь ты так редко бываешь дома.
— Да, редко. Потому что зарабатываю вам на хлеб с маслом, а вы…
— Оставь, Алексей, — просила Ирина.
И так могло продолжаться очень долго.
Но не сегодня. Сегодня Мухин ждал Курилова.
Вова позвонил вечером:
— Старик, ты, конечно, пострелять собрался?
— Ну…
— Да хотел забежать к тебе, посоветоваться.
— Ну? Что еще?
— Был у меня известный тебе человек.
— Ну?
— Вот и «ну!» Не телефонный разговор.
Храбрившийся Вова на самом деле дрожал уже мелкой дрожью и был уверен, что оба они находятся под постоянным наблюдением, а следовательно, и разговоры Мухина наверняка подслушиваются.
— Ладно, приезжай завтра, — сказал Мухин зло и рассыпал по столу собранные для охоты патроны. Понимал он, что по телефону Вова больше не сболтнет ни слова, а ехать, не поговорив с ним, невозможно. Какая же это охота, если догадки одна хуже другой будут душу мутить?
Совсем удивилась Ирина, когда муж за завтраком не притронулся к графинчику и не стал терзать детей пустопорожними собеседованиями. Больше того, подошел к ней на кухне, обнял за плечи и сказал тоном, от которого давным-давно она отвыкла:
— Трудишься, Ириша? Много у тебя хлопот с нашими сорванцами.
И вздохнул.
— Что это ты?
— Да ничего. Зря вы меня за бесчувственного какого-то держите. Занят я очень, устаю…
— Что ж ты не поехал на охоту?
— Нездоровится как-то. А тут Вова собрался забежать, Курилов.
— Скользкий тип.
— Почему? Жизнь у парня не сложилась, а он умница был, способный.
— Злой очень.
— Я ж говорю, жизнь не сложилась. Вот и злой.
И Мухин ушел к себе и, чтобы занять время, побрился.
Вова появился рано, поздоровался без выбрыков, — он побаивался Ирины, хотя открытых столкновений у них и не было, — и Алексей Савельевич сразу же взял его за локоть и увлек к себе в кабинет.
— Мы посидим, мать, у меня, тебя обременять не будем.
По пути он захватил из буфета графинчик.
Кабинет Мухина лишь назывался кабинетом, никакими делами хозяин там не занимался, спал только с тех пор, как перестал спать с женой. Большую часть кабинета занимал широкий диван, а на столе свалены были охотничьи принадлежности. На стене, на медвежьей шкуре, висели два ружья, напротив пейзаж с собаками, нюхающими воздух. Была еще полка с книгами, по преимуществу охотничьими альманахами.
Вова сразу же плюхнулся на диван, а Мухин остался стоять с графином в руке:
— Ну, что там?
— Представь себе, ничего.
— Как понимать? Был у тебя Мазин?
— Был. Спросил то же, что и у тебя. Я ответил. Он полюбовался развалинами и уехал.
— Чего же ты икру мечешь?
Курилов подскочил:
— Да, я обеспокоен. Поведение Мазина мне показалось странным.
— Да чем?
— Он ни о чем не выспрашивал! Разве так должен вести себя следователь?
— Не знаю. Я не следователь.
— Заметно. Посуди сам! Приезжает, задает один вопрос и вполне удовлетворяется ответами, которые ровным счетом ничего ему не дают. Почему?
Мухин пожал плечами:
— Обыкновенный формалист. Запишет, что не знали мы Татьяну, и точка.
Вова рассмеялся саркастически:
— Ну, Муха, ну… Да ты сам-то в эту глупость веришь?
— Почему бы и нет?
— Потому что так не бывает. Понимаешь? Не бывает. Это очень плохо, что он нас не допрашивает. Значит, у него есть другие источники информации, и как только он получит эту информацию, то тут же и уличит нас во лжи. А пока он нашу ложь зафиксировал. И положение наше ухудшилось. Подозрения усилились. Ведь кто врет? Кто? Те, кому нужно скрыть правду! А раз мы ее скрываем, то зачем? Поставь-ка себя на его место!
— Мне и на своем тошно, — ответил Муха мрачно и налил рюмочку. — Промочи горло, Вова.
Курилов возмущенно взмахнул рукой:
— Убери свою отраву!
— Это не отрава, Вова, а армянский коньяк. Пей, пока не посадили, там не дадут.
— Меня не посадят.
— А кого ж, по-твоему?
— Это ты кровь отмывал…
Мухин резко повернулся к двери, прикрыл ее поплотнее:
— Идиот! На всю улицу орешь! Зачем ты говоришь про кровь? Ты же знаешь…
— С твоих слов.
— Та-ак. — Мухин поставил графинчик на стол, поглядел на свои пухлые руки, будто боялся увидеть на них капли неотмытой крови, потер ладони. — Та-ак, значит… Сомневаешься? Или не сомневаешься?
Курилов демонстративно отвернулся к окну, выпятив острый подбородок:
— Я не ссориться пришел.
— А зачем? Зачем ты пришел? — Мухин присел рядом, заговорил, понизив голос: — Что тебе нужно? Если я убил, а ты доказательства имеешь, то чего ты суетишься, чего ногами в мокрых штанах перебираешь?
Курилов смотрел презрительно:
— Напрасно оскорбляешь, Алексей. Если я трус, то ты бюрократ-перерожденец! Ты утратил все не только святое, чего у тебя и не было никогда, но даже элементарную порядочность, представления о дружбе, о…
— Помолчи, Вова. Если ты по дружбе суетишься, спасибо.
— Да, это общая неприятность, нужно координировать усилия, чтобы ее избежать.
— Как же ты скоординируешь?
— Наверно, у тебя есть связи…
— Значит, мне самому начать трезвонить, показать, что я испугался, доложить раньше, чем этот Мазин?
— Ну жди, подставляй голову под топор.
