Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– Вы прекрасно держитесь.
– Такова жизнь, полицейский Феликс: либо у тебя толстая шкура, либо приходится лебезить, чтобы получить то… что тебе сочтут нужным дать за услужливость и верность.
– Вам это не нравится?
– Я могу себе позволить толстую шкуру. А ещё я очень люблю творчество Абедалониума и сделала всё, чтобы представить его работы в самом выгодном свете.
– Что вы думаете о скандале?
– Из-за него в «Манеже» толпы, а из-за толп многие наши решения потерялись и полотна не производят того впечатления, какое должны производить.
– Э-э…
Ответ получился, мягко говоря, неожиданным. Лидия это знала и после короткой паузы добавила:
– Если вы спрашивали о моём личном отношении к гибели несчастных мальчиков, то я потрясена, полицейский Феликс. Потрясена и шокирована. Но разве вы сами этого не понимаете?
Ответ прозвучал настолько искренне, что Вербину нечего было добавить. Лишь молча кивнуть, сопроводив кивок грустным взглядом.
– Лидия, я могу как-нибудь взглянуть на ваши работы?
– Хотите сравнить, насколько ваш вкус совпадает со вкусом гения?
– В том числе.
– Почему нет? – Она протянула Вербину визитную карточку. – Позвоните, я скажу, куда подъехать. – И подняла брови. – На этом всё?
– Да.
– Рада была познакомиться.
– Взаимно. – Он поднялся на ноги. – Увидимся.
Всё прошло почти идеально.
Почти. Потому что Феликс не сомневался в том, что Лидия намеренно исказила фамилию Чуваева.
* * *
Лифт – это ловушка.
Железный ящик, в котором легко остаться навсегда, и поэтому было время, когда Урмас Кукк отчаянно их боялся. Нет, виной тому были не клаустрофобия или детская травма, а приверженность нормам безопасности. Лифт – это ловушка. Его нетрудно остановить на нужном этаже, открыть дверцы и расстрелять всех, кто находится в кабине. Или бросить гранату. Или устроить аварию. И даже если лифт останавливается там, куда ехал, где гарантия, что на площадке не поджидают убийцы? Было время, когда Урмас Кукк ходил по очень тонкому краю и жил в постоянном ожидании удара. Не дождался, к счастью, без потерь вошёл в «цивилизованную» эпоху, когда стали предпочитать договариваться и надобность в вооружённом сопровождении отпала.
И вот, страх вернулся.
Не связанный с деловыми разборками, но от того не менее сильный – ведь Урмас мог потерять абсолютно всё. Страх надвигающейся катастрофы обволакивал душу и почему-то, ведь на то не было никаких оснований, проявился в самой яркой фобии из прошлого: Кукк снова стал бояться лифтов. Так бояться, что, вернувшись в офис, он почти минуту стоял в холле, раздумывая, не подняться ли на пятый этаж по лестнице? Ведь всего-то пятый этаж. Потом понял, как глупо будет выглядеть, поехал на лифте, но дрожал всё то время, пока кабина шла вверх. А зайдя в кабинет, налил коньяка и жадно выпил.
«Проклятье!»
Разразившийся скандал стал для Урмаса ледяным душем. Он искренне считал, что все следы «развлечений» надёжно скрыты и никогда не всплывут. И у Кукка были все основания так думать – ведь сколько лет прошло! И все эти годы было тихо. Никто не искал ни Костю Кочергина, ни других мальчиков. Точнее, перестали искать. Ещё точнее, Урмас понятия не имел, искали ли других мальчиков и откуда их вообще брали, а вот с Костей вышла промашка: исчезновение ребёнка чуть ли не в центре города наделало много шума и заставило их компанию понервничать. Чуть-чуть понервничать, потому что они не сомневались в том, что всё уляжется. И улеглось. И восемь лет было тихо… и вот – бабахнуло.
Урмас отдавал себе отчёт в том, что если поднятая волна до него докатится, то сметёт. Сметёт обязательно. Не помогут ни связи, ни деньги. А самое главное, там, где второе гражданство, тоже могут возникнуть проблемы. От него отвернутся, потому что есть вещи, узнав о которых даже самый подлый и циничный человек покачает головой и скажет: «Это за гранью», – и постарается пнуть того, кто эту грань перешёл. Поэтому нужно сделать всё, чтобы волна не докатилась и не накрыла с головой. Нужно обезопасить себя. А начать следует со свидетелей, с тех, кто может подтвердить: «Да, Урмас это делал!» И вот тут у Кукка возникла загвоздка, поскольку свидетелей, как таковых, не было. Был организатор, который, в том числе, чистил следы, и были те, кто «развлекался». Шесть человек. Илья Ферапонтов, он же организатор, умер; Леонид Орлик, он же Сказочник, умер; ещё двое живут за границей и возвращаться не планируют. А значит, под ударом лишь они с Селиверстовым.
– И ты, Федя, наверняка сейчас думаешь о том же самом: что делать со свидетелем? – пробормотал Кукк, наливая себе ещё коньяка. – И надеюсь, ты пришёл к такому же выводу, как и я.
Во-первых, о сделке со следствием можно забыть: преступление резонансное и ни Следственный комитет, ни Прокуратура на сделку не пойдут. Во-вторых, тот факт, что полицейские целенаправленно искали Орлика по какой-то старой фотографии, говорит о том, что у них есть видео. И если так, если Ферапонтов в самом деле собирал на участников «развлечений» компромат, то наличие свидетелей не будет иметь значения.
Утешало одно: к ним с Селиверстовым пока не пришли. Но это не повод сидеть сложа руки.
Кукк посмотрел на бокал, решил, что коньяка в нём достаточно, уселся в кресло и прикрыл глаза. Нужно будет позвонить. Не со своего телефона, конечно, а с того, что купил по дороге, ещё не зарегистрировал сим-карту, не подключил батарейку и держит в защитном чехле – на всякий случай. Нужно будет выйти из офиса «на прогулку», пройти пару кварталов и позвонить человеку, который не станет задавать лишних вопросов, а сделает всё, что он скажет.
И ещё…
Урмас повертел телефон – свой телефон, раздумывая, не отложить ли неприятный разговор до возвращения домой? Поразмыслив, тихонько ругнулся и решил, что начать следует сейчас: первую реакцию жены предсказать несложно – она взбесится и наговорит разного. Бросит трубку. До вечера успокоится, обдумает предложение, когда он приедет, они поругаются, но уже не так сильно и довольно быстро о чём-нибудь договорятся. Если же отложить разговор на вечер, скандал затянется часов до трёх ночи, а Урмас не любил поздно ложиться.
«Да, нужно звонить сейчас».
Нужно. Но очень не хочется, потому что Лена…
Потому что Елена Кукк, в девичестве – Тетерина, была не только матерью детей Урмаса, но и тем самым плавсредством, на котором Кукк выплыл из неспокойных девяностых, обрёл богатство и положение в обществе, поднялся на вершину, о которой даже мечтать не мог, покидая грязный ракверский хутор в поисках нормальной жизни. Это случилось незадолго до распада Советского Союза, и многие сверстники говорили Урмасу не делать ставку на умирающую империю, а ехать с ними в Европу или США, но Кукк, поразмыслив, отказался. «Мёртвый лев не сразу протухает, – сказал ему дед. – Можно успеть отрезать от него кусок». Однако для этого нужны не только подлость и хитрость, но и толика удачи. И она явилась к Урмасу в лице Леночки Тетериной, дочери одного из бывших руководителей городского исполкома, который сумел удержаться на плаву и влиться в команду победившей демократии. Познакомились в университете: Кукк учился на четвёртом курсе и промышлял мелким мошенничеством, а Леночка только поступила и влюбилась в обаятельного прибалта, намеренно сохранившего «иностранный» акцент. Папа связь не одобрил, но Леночка забеременела и твёрдо заявила, что будет рожать от любимого. Пришлось играть свадьбу, после которой дела Урмаса резко пошли в гору. Очень быстро пошли и в очень высокую гору.
Ну в каком, скажите, Нью-Йорке задрипанный мигрант мог надеяться стать зятем одного из высших чиновников мэрии? Ни в каком. И пока сверстники Кукка работали в Европе сантехниками или надрывались на северных рыбных фермах, он стал удачливым бизнесменом и разъезжал по городу в сопровождении охраны. Однако за всё приходится платить, и платой Урмаса стала избалованная Леночка. Постоянной платой, поскольку за прошедшие годы Кукк так и не сумел избавиться от зависимости от тестя. Точнее, тесть не позволил Урмасу выйти из-под контроля и позабыть, на ком держится семья. Нельзя сказать, что Кукк считался совсем бесполезным её членом, у него даже были удачные проекты, в том числе на стороне, но Урмас не мог себе позволить разрыв с Леночкой, за которым обязательно последовала бы месть со стороны её папы.
– Дорогая?
