Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– Я бы не сбрасывал его со счетов.
– Если так, то скоро Николай сделает предложение, и нам придётся вернуть ему то, что мы отобрали у его папашки, – рассмеялся Селиверстов.
– Или придумаем ответную гадость, – добавил Урмас, который не любил расставаться с собственностью.
– Будет зависеть от того, что у Николая на нас есть.
– Да, это важно. – Кукк помолчал. – Так что мы делаем?
– Пытаемся добраться до Абедалониума. В настоящий момент, против нас играет он, всё остальное – домыслы. Значит, нужно определить, кто он, кто его натравил на нас и на каких условиях он от нас отстанет.
– Звучит разумно.
– Спасибо.
Кукк выдержал паузу, словно хотел заказать ещё одну порцию коньяка, а затем, глядя собеседнику в глаза, спросил:
– Больше ничего не хочешь сказать?
Но смутить Фёдора у него не получилось.
– Ты об этом? – Селиверстов открыл на смартфоне фотографию и показал Урмасу. – Авторская копия «Демона скучающего» и благодарственное письмо от Абедалониума. Доставлены вчера.
– Мне тоже привезли вчера. Прямо на работу. – Голос Кукка дрогнул. – И мне это не нравится.
* * *
Шиповнику Феликс позвонил из машины, когда ехал от дома Орлика в «Манеж». Вчера, разумеется, тоже звонил, доложил, как добрался и устроился, сейчас же рассказал о мёртвом ювелире и его связи с делом Кости Кочергина. В конце доклада не забыл поделиться сомнениями:
– Слишком гладко, Егор Петрович. Преступление старое, следы наверняка заметали надёжно, несколько лет царила тишина, но всё рассыпалось, как по щелчку. Мы ведь не по следу идём, а улики лопатой в мешок собираем.
– Согласен, – отозвался Шиповник. – Будем надеяться, что токсикология покажет что-нибудь интересное, тогда будет за что зацепиться.
– Будем, – согласился Вербин. – Если в естественной смерти Орлика возникнут сомнения, мне станет проще.
– Тебе уже сказали, что преступник найден, а значит, ты можешь ехать домой? – понял Шиповник.
– Пока – в шутку. Но если вы скажете…
– Ты знаешь, что я могу тебе сказать: ищи преступника.
– Спасибо, Егор Петрович.
– Ждал чего-то иного?
– Никак нет.
– Вот и хорошо. – Подполковник помолчал. – Коллеги что-нибудь узнали о Чуваеве?
Учитывая, что последним местом жительства убитого значился Санкт-Петербург, москвичи направили запрос Гордееву, который вчера вечером сбросил информацию Феликсу.
– Родился в Таджикской ССР, отец был преподавателем в университете, мать – врач. Во время погромов в тысяча девятьсот девяностом семья бежала в Омск, а ещё через несколько лет эмигрировали в Германию, поскольку мать Чуваева – этническая немка. Но все они сделали себе двойное гражданство. Затем Чуваев объявился в Санкт-Петербурге, купил квартиру, довольно долго жил в городе, а потом снова стал мотаться и жить на две страны.
– То есть почти такой же закрытый, как Абедалониум, – отметил Шиповник.
– Совершенно верно, – поддержал начальника Феликс. – И у нас нет никакой информации о том, что в прошлом Чуваева была художественная школа.
– Это ни о чём не говорит.
– Согласен, Егор Петрович, тем более что среди вещей Чуваева коллеги обнаружили альбом с карандашными набросками и сами карандаши.
– Вот видишь!
– Но лучше бы они нашли диплом выпускника художественной школы. Или Академии художеств.
– Педант.
– Раньше вы называли меня перфекционистом.
– Время идёт, всё меняется. Что с альбомом?
– На экспертизе. И я жду, сообщат ли немцы о возможном художественном прошлом Чуваева.
– А до тех пор ты не называешь его Абедалониумом, – усмехнулся Шиповник.
– Не могу.
– Представляю, как на тебя питерские злятся.
– Немного есть, – не стал скрывать Феликс.
– Как они тебе?
– Никита хорошо отрабатывает, грамотно. Считает, что Орлик не одиночка, а действовала – или действует – группа педофилов, и хочет их взять.
– А ты чем занимаешься?
– Думаю.
– И тем ещё больше раздражаешь руководство?
– Побойтесь бога, Егор Петрович, я с ними только познакомился.
– После первого знакомства ты особенно сильно раздражаешь. Потом наступает привыкание.
– Вам ли не знать…
– Что ты сказал?
– Никита передаёт большой привет.
– И ему передавай. – Фразы Шиповника стали рублеными, чувствовалось, что мысленно он уже вернулся к текущим делам. – У тебя сейчас какие планы?
– Иду на выставку, – ответил Вербин, который как раз притормозил у освобождающегося парковочного места.
– Ах, да, ты же в культурной столице.
– Так точно.
– Смотри не стань искусствоведом.
– Пока не звали, но если вы дадите разрешение…
– Всё, – отрезал Шиповник. – До завтра. – И положил трубку.
///
И даже не пошутил о том, через какое столпотворение предстоит пройти Вербину. Хотя наверняка догадывался, что сейчас творилось у «Манежа» – об этом не забывали упоминать в репортажах. Скандал, пресс-конференция и, разумеется, ужасная находка в Куммолово подняли интерес к персональной выставке Абедалониума на невероятную высоту. Посетители шли нескончаемым потоком, но первым у «Манежа» их встречал пикет активистов, требующих прекратить демонстрацию «Демона скучающего». Пикет небольшой, но громкий – активисты получили разрешение использовать усилитель и без отдыха призывали петербуржцев отказаться от посещения выставки, стоя под очень большим плакатом с перечёркнутым красными линиями изображением картины.
Но то – активисты.
Людей же было так много, что полиции пришлось огородить часть Исаакиевской площади и запускать любителей искусства в «Манеж» группами, и чтобы попасть внутрь, требовалось отстоять не менее двух часов. Однако Никита дал Вербину номер «волшебного» телефона, позвонив по которому и представившись, Феликс прошёл на выставку через служебный вход. Узнал, что «заместитель директора освободится через четверть часа», поблагодарил за предложенный кофе и попросил показать «Мальчика нет».
И оказался в битком набитом зале. Душном, поскольку вентиляция не справлялась, и шумном, поскольку люди приходили не только посмотреть на скандальное полотно, но и обсудить, действительно ли Абедалониум причастен к исчезновению мальчика? Или это невероятное совпадение? Или Абедалониум знает, кто похитил мальчика, но по каким-то причинам вынужден молчать? И вообще: куда смотрит полиция? Обсудить всё это можно было где угодно, но рядом с картиной обмен впечатлениями становился особенно эмоциональным. Рядом с картиной, с которой на шумных посетителей «Манежа» смотрел напуганный рыжий мальчишка. Страшно напуганный – это Вербин понял, едва взглянув на полотно. И не согласился со словами искусствоведов и критиков, уверявших, что «Абедалониум мастерски передал владеющий мальчиком ужас». Нет. Абедалониум гениально выплеснул переживаемый ребёнком кошмар на зрителей, но почувствовать это можно было только стоя рядом. Только глядя на картину.
Большое полотно было сознательно затемнено, лишь в центре – голова и плечи рыжего парнишки лет двенадцати. В левой руке свеча, правая опущена. Мальчик смотрит на людей, но не из окна, не с противоположного конца неосвещённой комнаты – он смотрит из подпола. Или из колодца. Да, теперь все знают, что из колодца. И ты понимаешь, что с этим колодцем что-то не так. Даже не понимаешь – ощущаешь. Всё глубже и глубже ощущаешь, что узкий колодец – это могила. И ты проваливаешься в неё, теряя равновесие здесь – в реальности. Вздрагивая здесь – в реальности. Обжигаешься об огонёк свечи – единственное, что отделяет тебя от мальчика, потому что мальчик смотрит на тебя с Той Стороны. Ведь мальчика уже нет. И прошёл он за грань в таком кошмаре, что зубы начинают стучать. У тебя. В реальности. И тебя потряхивает. И ты смотришь на свечу и вдруг начинаешь верить, что её свет будет гореть мальчику вечно. Начинаешь хотеть этого, потому что свет – это всё, что у него теперь есть.
Всё остальное отняли…
И ты снова вздрагиваешь. И, возможно, делаешь шаг назад, стряхивая наваждение, понимая, что побывал на Той Стороне. Смотришь мальчику в глаза – через пламя свечи – и продолжаешь слышать его рассказ: о том, как он оказался на Той Стороне; о том, что ему пришлось пережить; о том, как он любит тех, кто продолжает его искать. И тех, кто продолжает надеяться.
– Невозможно не почувствовать, да? – очень тихо спросил подошедший заместитель директора «Манежа». Молодой, лет тридцати, мужчина в синем костюме и синей рубашке.
– Требуется вникнуть, – в тон ему ответил Вербин.
– Некоторые боятся.
– Я их понимаю. Это очень страшная картина.
– Если знать подоплёку.
– Если знать подоплёку, она щекочет нервы и вызывает желание поговорить. – Вербин коротким жестом указал на посетителей, и заместитель директора с пониманием улыбнулся. С грустным пониманием. – А если отбросить все мысли о подоплёке, картина навевает ужас. Она ведь показывает Ту Сторону. – Пауза. – Через пламя свечи.
Несколько мгновений заместитель
