Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в сто карат
– Не твоя забота.
Парень развернулся и вышел из кухни, неслышно ступая по половицам ногами в толстых вязаных носках. Через минуту в выходящее во двор окно я увидела, как его упитанная фигура медленно направляется к калитке. Он размахивал на ходу хозяйственной сумкой.
– Зачем вы его? – робко сказала я. – Мальчик не помешал бы нисколько.
– Мальчик сейчас придет, – был ответ. – Я его в магазин отправила. А вы что подумали?
– А-а, – мне-то показалось, что Пашку просто выставили из дому. – В магазин. Понятно…
– Ну, рассказывайте!
Иванова жена уже сняла длинную вязаную кофту, в которой она резвилась во дворе с собакой, и осталась в легком домашнем халатике с воланами. Остановившись передо мной, она живо провела рукой по высветленным до почти что снежной белизны волосам – подстриженные коротким каре, они быстро пробежали сквозь ее пальцы и упали на лицо, почти полностью закрыв один блестящий изумрудно-зеленый глаз со слегка подкрашенными ресницами.
Рассмеявшись, Алка тряхнула головой, снова откидывая волосы с лица, и села рядом, приблизив ко мне лицо и опустив подбородок на подставленные чашечками ладони.
– Ну? – спросила она с почти детским нетерпением. – О чем мы будем говорить?
– Я бы хотела узнать…
Излагая жене Ивана уже проверенную на старшем брате версию о редакционном задании, я рассматривала Алку, тешась надеждой, что мой пристальный интерес останется незамеченным ею. Женщина казалась не многим старше меня – ей было едва ли многим больше тридцати лет, а возможно, и меньше. Ивану же, как я уже знала, было сорок семь.
Но смущала меня не столько разница в возрасте – это не такая уж редкость, – сколько вопрос о том, как Илье вообще удалось заполучить в жены такую куколку. Сами Нехорошевы, если судить по Илье, особой наследственной красотой похвастаться не могли.
А Алку действительно можно было отправлять прямо на подиум – высокая, длинноногая, белокожая, но главным в ее внешности было даже не это, а то, что нельзя подогнать под рамки словесного портрета: живость, что ли? Непосредственность? Или темперамент? Слово не подбиралось.
Зависть набросилась на меня, злобно кусая; она была такой же, эта зависть, как и я сама – маленькой, толстой и рыжей. Я честно пыталась отогнать эту озверевшую жалящую муху, но она продолжала виться и жужжать надо мной, отравляя мне жизнь.
– А Пашка – он кто? – спросила я сердито.
– Ванин сын, – ответила Алка, все так же упирая подбородок в руки. Ее большой, слегка продолговатый глаз (второй вновь закрыла упавшая на лицо белая прядка) был похож на красивую зеленую раковину.
– Сын Ивана? Не ваш?
– Ну что вы! – приподняв голову, Алка рассмеялась и снова оперлась о ладони подбородком, обхватила пальцами щеки. – Разве я так плохо выгляжу? Пашка – сын Вани от первого брака.
– Так вы вторая жена? – вопрос звучал несколько бесцеремонно, но я сердилась, чувствуя, что начинаю попадать под обаяние этой Цирцеи.
– Да. Вторая и… – снова всплеск русалочьего смеха! – … и любимая.
– А первая где?
– Она погибла, – просто и, кажется, даже без приличествующей случаю тени сожаления сказала Алка. – В результате… Как это говорят? ДТП. Вам разве Илья ничего не говорил?
– Илья? Нет. Почему об этом мне был должен рассказывать Илья?
Только тут на лицо молодой женщины легла легкая тень – тучка, прилетевшая в ясное весеннее утро:
– Но как же… Ведь Галина – это Пашкина мать – Галина погибла вместе с Оленькой. Это было ужасно…
– Кто это – Оленька?
Женщина задумчиво смотрела на меня несколько секунд; затем поднялась, бросила в окно быстрый взгляд, развернулась – и сказала на этот раз очень серьезно:
– Оленька – это дочь Ильи и Валентины. Ванина племянница. Она тоже погибла. Они обе… под колесами грузовика. Но это было давно.
– Как давно? – насторожилась я.
– Очень давно. Двенадцать лет назад.
Скрипнула дверь – вернулся Пашка. Не раздеваясь, он прошел в кухню, выставил из сумки бутылку водки, пакет сока, бросил на стол пачку «Мальборо-лайт». На меня он не смотрел.
– Все? – буркнул подросток.
– Все. Иди, дорогой.
Алла уже сдирала обертку с запаянной в целлофан мясной нарезки, потрошила прямо на клеенке крошившийся батон. Похоже, наши «подследственные» сговорились сегодня испытывать мое диетическое терпение. Я и не заметила, как на столе появились рюмки и тарелки с райскими птицами.
– Выпьем, – не вопросительным, а утвердительным тоном сказала Алка.
– Я не…
– Надо, – она позвенела краем своей стопки о мою рюмку. – А потом я вам все расскажу…
Заглотав обжигающую жидкость, я тут же вылила в рот хорошую порцию сока – в конце концов, сок прописан во многих диетах… А Пашкина мачеха, напротив, выпила очень эстетично: на ее лице не дрогнул ни один мускул. С легким стуком опустив руку с рюмкой на столешницу, она проворно подхватила бутылку и налила нам по новой:
– Я расскажу, но вы не говорите, что узнали об этом от меня, ладно? В моем положении второй жены не очень-то удобно сплетничать…
* * *…Когда по Береговому разнеслась весть, что жена шофера Нехорошева ждет ребенка, многие одобрительно закивали головами: наконец-то! Поженившись еще в начале 80-х, к десятому году совместной жизни Илья с Валентиной уже вместе обошли всех врачей. Эскулапы пожимали плечами, раскладывали на столах медкарты и листочки с результатами анализов, ободряли пунцовую после очередного гинекологического осмотра Валентину: у вас обоих все в порядке, говорили они, надо просто ждать. Несмотря на подначки острых на язык соседок, Илья был спокоен: он не испытывал особого желания становиться отцом и философски предоставил судьбе решить эту проблему за него.
Но Валентина… К тридцати годам нереализованный материнский инстинкт просто иссушил женщину. Она подурнела, похудела, снесла к бабкам и гадалкам немалую долю их общих с Ильей сбережений, даже пыталась подкупить врачей – в мистической надежде, что за взятку они «сделают» ей обнадеживающий результат анализов… Молодые матери (а женщины в Береговом – так уж сложилось – рожали охотно и часто) старались как можно реже проходить мимо дома Валентины: их смущал неподвижный, полный тяжелой зависти взгляд женщины, которым она провожала молодух с ребятами на руках. Как ни странно, но жажда материнства не перерастала у Вали, что часто бывает, в любовь к детям чужим; напротив, она как будто недолюбливала мелкотню за то, что она копошится не на ее коленях.
И вот – новость! Валентина летала по поселку, как на крыльях, тоннами закупала у соседок «витамины» в виде первого урожая зелени и ранних овощей, привезла из города целую библиотеку красочных книг на тему «Я и мой ребенок». Будучи еще только на третьем месяце, она уже разговаривала со своей Оленькой и читала ей на ночь добрые сказки из сборника – об этой причуде слегка подвинувшейся на идее материнства Валентины очень скоро узнал весь поселок. Но никто не смеялся.
Оленька (Валя с самого начала сердцем чувствовала, что родит именно дочку) явилась на свет в первых числах апреля. Весна в тот год выдалась ранней и очень солнечной, и Оленька была ей под стать: пухленькая голубоглазая девочка, она, вопреки уверениям педиатров, что так не бывает, ясно улыбалась уже на второй месяц жизни!
До тех пор индифферентный к детям Илья, к собственному удивлению, буквально таял возле кроватки дочери с первого же дня. Отец называл Оленьку «Аленьким цветочком» и заливался дурашливым хохотом всякий раз, как только дочка тянула его за палец и, кряхтя, вставала на ножки, довольно улыбаясь и заглядывая отцу в лицо круглыми и голубыми, как васильки, глазами.
Родителей до слез умиляло все: и Оленькина привычка смотреть на солнце сквозь растопыренные лепесточками розовые пальчики, и любознательность, с какой девочка тянулась ко всему яркому и стрекочущему, и – особенно – ее своеобразная, как будто утиная походка вперевалочку, когда дочка делала свои первые шаги. Последнее трогало Валентину настолько сильно, что она нередко демонстрировала Оленькино умение ходить соседкам и знакомым; и вот, во время очередного такого «показа», школьный врач Людмила Максимовна, нахмурившись, порекомендовала показать ребенка ортопедам.
– Они тут же свозили Оленьку в районную поликлинику, – рассказывала Алла. – Ортопед осмотрел ребенка и написал: «Соотношение костей, формирующих сустав, не нарушено». Никаких рекомендаций врач не дал, лечения не назначил. Сказал: «Это ребенок просто учится ходить». А в карточке он записал диагноз: плоскостопие.
Можно было успокоиться, и Валентина увезла девочку домой. В последующие месяцы Оленька продолжала топать ножками, но тревога, все-таки не покинувшая Валю, заставляла ее следить за поступью ребенка с особенным вниманием. К ужасу своему, Валя замечала, что с каждым днем дочь все больше и больше переваливается при ходьбе, и на это уже обращают внимание соседи, недоуменно оглядываясь вслед бойкой малышке с синим бантиком в белокурых волосах и перешептываясь.
