Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в сто карат

– Кто?!

– Этого я не знаю, – белая рука снова отвела со лба прядь. – Но вот уже год, как за мной… охотятся.

– Охотятся? Год?!

– Да. Как только я вышла замуж…

Свою историю Алла поведала мне без всяких ужимок, недавно сопровождавших ее рассказ о трагедии Валентины. Только количество жидкости в водочной бутылке заметно уменьшилось: рассказчица не единожды наполняла свою рюмку и, подняв руку на уровень глаз, смотрела на меня сквозь резное стекло. Но в ее голосе не чувствовалось хмельных интонаций – скорее предыстерические нотки всерьез напуганного человека.

…Пятнадцать лет тому назад «комсомолка, активистка, спортсменка» и, наконец, просто красавица Алла Хлебникова, закончив среднюю школу в поселке Береговой, сразу же уехала в город – ей, отличнице с золотой медалью, пророчили большое будущее. Говорили, что Алка обязательно подастся в киноактрисы, манекенщицы, переводчицы (она неплохо владела немецким) – на самом же деле у выпускницы мечта была одна: мединститут.

Об этой мечте мало кто знал. Кавалерам Алка не раскрывалась, подруг у нее не было, а мать, встревоженная разговорами о малых заработках врачей, выбор дочери ни за что бы не одобрила. Собственно, в Аллочкину тайну была посвящена только Неля, младшая сестра. Уезжая в город якобы учиться на юриста, Алла по секрету рассказала сестренке, что на самом деле она собирается подать документы в мединститут.

Так она и сделала. Подала заявление на лечфак, устроилась в общежитии и, отвергая попытки легкомысленных абитуриентов завязать близкое знакомство, все оставшееся до экзамена время провела с книжками в руках. Но – и этим как бы обозначилось начало последующей череды Алкиных невезений – несмотря на то, что медалистке Хлебниковой для поступления достаточно было сдать только один экзамен, в «день икс» девушка вытащила билет именно с тем вопросом, ответа на который она не знала.

– Не расстраивайся! Поучишься пока в медучилище, через два года закончишь – потом снова поступишь, на этот раз уж точно! – утешала зареванную Алку соседка по комнате. – Практики пока наберешься, это ж великое дело!

Хлебникова последовала этому совету. Она действительно легко поступила в училище и через два года вышла из его стен с дипломом квалифицированной медицинской сестры. К тому времени мечта стать врачом отошла на задний план и как бы пригасла; ее придавило честолюбивое стремление поскорее надеть белый халат и начать работать. Алла Хлебникова получила распределение в стоматологическую клинику.

Но первый рабочий день запомнился Аллочке не тем, что она впервые вошла в медучреждение в качестве полноценного рабочего кадра. Нет, вначале, в это ясное летнее утро, она действительно чувствовала себя счастливой оттого, что идет на первую в своей жизни работу. Отдел кадров направил медсестру Хлебникову в сорок пятый кабинет, она долго шла по длинному коридору, изучая нумерацию дверей, и наконец толкнула одну из них с затиснутой под потрескавшееся оргстекло картонной табличкой:

И шагнула в залитый солнцем кабинет, цветя улыбкой, навстречу высокому черноволосому мужчине в белом халате, со спущенной до подбородка марлевой повязкой, который смотрел на нее ласково и чуть отстраненно.

У него были сильные, суховатые от частого контакта со спиртом ладони и такие большие, темные, влажно блестевшие глаза, что бойкая Алка впервые притихла и глупо уставилась на него, пытаясь поймать в его глазах свое отражение.

Доктор протянул руку – девушка подумала, что он хочет поздороваться, и робко подала свою, – но врач с тургеневской фамилией лишь легонько щелкнул заробевшую девицу по носу, и впервые за всю свою практику общения с молодыми нахалами Аллочка растерялась.

…Надо ли говорить, что она полюбила?

Доктор Кирсанов был старше ее почти на пятнадцать лет, более того – он был женат. Нередко после школы к папе на работу заглядывали двойняшки-первоклассницы, такие же, как и он, смешливые девчонки на коротких полных ножках и с жесткими вьющимися, как у отца, волосами, всегда заплетенными в толстые короткие косицы. Случалось Алке видеть и его жену, очень ухоженную, гибкую женщину со смуглой кожей и «семейными» насмешливыми морщинками в уголках глаз. Супруги постоянно пересмеивались, бросая друг другу шутки, словно сражаясь в настольный теннис. Это, как быстро поняла Алка, было у Кирсановых семейной игрой: подхватить на лету брошенный тебе «пересмешник», отбить и кинуть обратно – каждый из партнеров отражал удар с неизменным изяществом.

Ни о каком романе врача с юной медсестрой в данном случае не могло быть и речи; Анатолий Евгеньевич действительно был хорошим семьянином.

И Аллочка Хлебникова страдала молча. Это было не так-то просто: понять и – главное – принять ту мысль, что, несмотря на вечно жужжащий около тебя рой поклонников (многим, ох, многим не давала спать спокойно золотистая Аллочкина челка), именно Он, именно Этот, именно Единственный Желанный мужчина – для тебя недоступен. Нужно было привыкнуть к этой мысли, но это Аллочке никак не удавалось.

Она не была оригинальной и поступала так, как веками поступали и будут поступать ее ровесницы, но Аллочкин любимый не шел в ее нехитрые сети. Не помогали ни ладно обтянутые гладкими чулками длинные стройные ножки, ни как бы случайные наклоны – так, чтобы в вырезе белоснежного халата на миг показывались нежные бугорки груди, – ни легкие, мимолетные, рассеянные касания, ни частая смена особых, терпких духов – доктор Кирсанов по-прежнему заканчивал рабочий день ласково-покровительственным: «Пока, хулиганка!» – и легонько щелкал Аллочку по носу, который через минуту после ухода доктора уже распухал от слез и становился розовым и некрасивым, как у поросенка.

Она не читала ничего серьезнее дешевых романов с двумя пронзенными стрелами сердцами на обложке, в которых все всегда заканчивалось хорошо. С тайной надеждой, что книжные рецепты помогут и в ее любви, через полгода своих страданий девушка слово в слово переписала одно из ужасных, напыщенных, велеречивых писем, что по воле автора любовной саги намарала своему возлюбленному томящаяся в средневековой башне девица, – и в конце рабочего дня, обмирая от грохота собственного сердца, подложила голубой конверт в карман Его пальто.

«Сегодня он придет домой, вечером найдет письмо, прочитает, – думала Аллочка, снимая у стеклянного шкафа с инструментами туфли и всовывая ноги в сапоги, чтобы тоже идти домой, – а завтра… завтра он захочет объясниться!»

Она закрыла кабинет и медленно побрела на свою съемную квартиру, то трусливо жалея о содеянном ею безумстве, то, напротив, гордясь собственной смелостью, чувствуя себя почти что Татьяной Лариной, о которой им еще в школе рассказывала скучная толстая русичка.

…Но утром отношение доктора Кирсанова к ней не изменилось; разве что он только чуть дольше задержался у Аллочкиного стола, когда принимал из ее рук список больных на сегодня.

– Ох, шутница! – сказал он с такой знакомой доброй усмешкой и ноткой поощрения в голосе. И дружески провел по поникшей Аллочкиной голове сухой ладонью, растрепав ей прическу.

Он не поверил!

Эта мысль сначала обожгла девушку, а затем подступила к горлу терпкой волной слез – предметы, тени, сам доктор Кирсанов за одну минуту потеряли свои ясные очертания и расплылись, размылись, голоса и звуки тоже заглушались в почти физически ощутимой плотной пелене. Аллочка оказалась как будто под водой. Не было мыслей, раздумий, соображений – ничего, кроме одной обжигающей обиды: он ей не поверил!

В этом состоянии, сама не зная, как она держалась на ногах, Аллочка провела почти весь свой рабочий день. Заполняла больничные карточки, выписывала рецепты, заученным движением вскрывала ампулы и набирала в пластмассовые трубочки шприцев назначенные спокойным голосом доктора Кирсанова лекарства…

Прием уже подходил к концу, и через каких-нибудь полтора часа врачу и медсестре уже предстояло вновь расстаться до завтрашнего утра, которое обещало принести Аллочке хоть какое-то облегчение («С бедой надо переспать!» – говорила мама), как вдруг из этого оцепенения ее вырвал резкий крик!

Кричала женщина, мать сидевшего в зубоврачебном кресле подростка, кричала громко, страшно – и трясла обмякшее тело сына, а он запрокидывался прямо на нее, бледный, с закатившимися глазами и спутанной мокрой челкой, падавшей на прыщавый лоб. Доктор Кирсанов хлопал юношу по щекам, пытался нащупать пульс – и тоже кричал, он кричал на Аллочку, требуя от нее позвать на помощь врачей из соседних кабинетов. Возле кресла с потерявшим сознание подростком стояли еще два пациента – им только что сделали по обезболивающему уколу новокаина, и они дожидались, пока подействует лекарство. Но оба пациента, женщина средних лет и престарелый мужчина, уже тоже почувствовали, что с ними творится что-то ужасное.