Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в сто карат
Я постаралась сосредоточиться на этом его воспоминании, но что-то меня отвлекало. Мешало. Сбивало с толку. Я нервно оглянулась: ну конечно! Это же пироги, которые принесла и поставила передо мной жена Ильи! Золотистые полукружья с хрустящей корочкой и поджаристым шрамиком на месте защипа, под которым наверняка таилась и ждала своего часа упоительная начинка! Они источали такой дух, в сравнении с которым аромат «Шанели № 5» казался запахом кислой капусты.
«Я худею, я худею, я худею!!!» – почти прорыдала я про себя проклятое заклинание. Не помогло. Тогда, шумно сглотнув заполнившую рот слюну, я отвернулась от стола и спросила у Ильи, чуть не плача от досады на свою непутевую жизнь:
– Вы сказали – город? Незнакомый город? Разве вы родились не здесь?
– Вообще-то… вся жизнь здесь прошла. Как у всех, знаете. Школа, потом МТС, в колхозе шоферил, сейчас вот на мясокомбинате… И брат тоже. У нас с ним все одинаковое, в смысле трудовой биографии.
– Брат младше вас?
– Да, на три года.
– И все-таки, Илья, вы же всю жизнь прожили практически бок о бок с матерью… так что она была за женщина?
– Обыкновенная. Тихая очень, соседи ее чуть ли не юродивой считали. Уборщицей работала всю жизнь. В нашей школе и еще в правлении.
– Никто к ней не приезжал? Не навещал ее в поселке? Кто-нибудь со стороны?
– Да вроде… нет, вроде.
– А писем она не получала?
– Писем? Нет. У нас даже фотографий ее не осталось. Когда стали искать, чтоб на памятник сделать, пришлось с паспорта переснимать.
Илья вышел в соседнюю комнату. Валя кашляла в другой стороне дома; случай был подходящий. Я куницей метнулась к буфету, потянула за дверцы, наклонилась, затем пошарила в темном нутре, быстро вынула руку: в ней оказался маленький детский грузовичок с отломанным правым передним колесом. В недоумении покрутив игрушку перед глазами, я быстро сунула ее обратно в буфет – и секундой позже уже опять сидела на своем месте, свирепо косясь на тарелку с проклятыми пирогами.
– Вот, – Илья вернулся и протянул мне черно-белый овальный портрет, какой обычно устанавливают на цоколе могильного памятника.
С него смотрело простое лицо пожилой женщины с гладко зачесанными назад седыми волосами. У нее были довольно большие глаза и глубокие складки, залегшие на щеках от уголков рта к подбородку. Ничего примечательного, встретишь такую – не запомнишь даже.
Я осторожно отложила овал в сторону.
– Илья, еще вопрос, вы уж простите. В последнее время с вами или вокруг вас не происходило ничего такого… необычного? Я даже не знаю, ну вот, к примеру, гости какие-нибудь особенные к вам не приезжали? Или не гости, пусть человек просто какой-то незнакомый? А?
– Нет. Ко мне – нет. А вот к брату приезжал кто-то, он рассказывал.
– Да? – я воспрянула духом. – Кто?
– Как-то не особо я расспрашивал… Вроде дома он перепутал и попросился ночевать. А вообще не помню. Вы у Ивана спросите.
– Н-да… Хорошо. А еще скажите, почему Руфина жила в доме вашего брата?
– Так это ее дом-то! В смысле – наш. Я, когда женился, купил этот дом у соседа, он в город переезжал, я здесь и поселился. А Иван так в старом доме и живет. Так что правильнее бы сказать, что это не мать у него – он у матери жил.
– Понятно. И еще вопрос – вы никогда не спрашивали у мамы, почему у нее такое редкое имя? Руфина – даже припомнить не могу, кого еще так звали…
Илья заметно изумился. Он отодвинул от себя стопку, которую наполнил за время нашего разговора уже в третий раз (я пить отказалась), и протянул, словно делая для себя открытие:
– Редкое имя? И правда редкое. Никогда не приходило в голову… Хотя здесь, у деревенских, имена часто старинные, русские. Это в городе – редкость, а у нас тут и Феоктисты, и Анемподисты встречаются.
– Но Руфин же нету?
– Руфин нету.
– Ну вот! А мать рассказывала вам что-нибудь о своем прошлом? Знаете, как бывает, ну вот – ударится старушка в воспоминания?
– Нет, – чувствовалось, что Илья испытывает неудобство от того, что так часто дает отрицательные ответы на мои вопросы. – Ни в старости, ни когда помоложе была – ничего. Да мы и не спрашивали. Мы… честно говоря, немного стеснялись ее. Уборщица в той же школе, где мы с братом учились, неловко было как-то, одноклассники нас дразнили, мы часто дрались из-за этого… Сейчас стыдно, конечно, ерунда это все.
– Но ведь не может же быть, чтобы вы хоть раз не поинтересовались: где ваш отец? Почему не живет с вами? Вы вообще отца видели когда-нибудь?
– Так он умер. Вот об этом мать рассказывала: погиб, когда Ваньке полгода было. Геройской смертью, на пожаре вроде спасал кого-то. У нас даже карточка его висела на стенке, над материной кроватью: красноармеец, старший лейтенант, молодой такой парень, с тремя кубиками в петлицах – мать говорила, он незадолго до гибели снялся.
– Понятно… – сказала я. – Ну что ж, если больше вы ничего не можете вспомнить… Мне бы хотелось еще с Иваном поговорить, вы не могли бы меня проводить и, ну, представить как-то? Дома сейчас Иван?
Илья снова помолчал и поднялся, пропуская меня вперед. Его квадратные плечи оказались почти вровень с дверным косяком.
– Должен быть у себя…
* * *Дома братьев и вправду как будто прижимались друг к другу, разделенные одним невысоким забором. Чтобы попасть из одного двора в другой, достаточно было только протиснуть свое тело через лаз, который образовывали три легко смещавшиеся в сторону доски. Илья пролез первым и с той стороны забора вежливо подал мне руку.
Зачем-то оглянувшись перед тем, как последовать за ним, я поймала на себе тяжелый взгляд Валентины; ни разу не выйдя из своей комнаты к нам за все время беседы, она стояла на крыльце и все так же медленно куталась в серый пуховый платок.
На дворе младшего Нехорошева нас встретил звонкий лай. Годовалый щенок кавказской овчарки бесновался в пыли, не зная, куда девать свою молодость, силу и хорошее настроение; он то прижимался к земле, виляя во все стороны метелкой хвоста, то вновь вскидывался, подпрыгивал чуть ли не на метр и выхватывал из рук высокой молодой женщины сучковатую палку. Внезапно пес сменил цель и, ловко извернувшись, прыгнул прямо на хозяйку дома, повалив ее наземь. Лежа на земле и пытаясь подняться, женщина заливисто, как девчонка, захохотала, а Полкан, или как там его звали, шумно дыша, облизывал ей лицо.
– Фу, Аргус, фу! – прикрикнул на собаку Илья.
Женщина обеими руками взяла собачью морду, приблизила ее к своему лицу, звучно поцеловала зверя прямо в нос – и только после этого вскочила на ноги, отряхиваясь, пробежалась по моей фигуре оценивающим взглядом – с головы до ног и обратно.
– Алка, – сказал с упреком мой провожатый, – ну что это? Ему на цепи сидеть надо.
– Зачем? – возразила женщина. – Кур я, сам знаешь, не держу, а на привязи ему скучно. И мне тоже.
– Балуешь собаку, – проворчал Илья.
Он представил меня по всей форме – и блестящие глаза женщины вновь, уже более детально, заскользили по моей фигуре. Она нисколько не стеснялась, рассматривая меня, как некое обыкновенное, но небезынтересное существо. Я переступила с ноги на ногу.
– Ага, – с удовлетворением сказала Алка, закончив свой осмотр. – И что мне с ней делать?
– Проведи ее в дом и поговори с человеком!
– Ага. Все, Аргуша, у меня тут более интересный собеседник нарисовался, – отмахнулась она от наскакивающего на нее пса. – Что ж, пойдемте! Вани дома нет пока, у соседа он, крышу помогает перекрывать. Но мы поговорим, – она неожиданно подмигнула мне, – посидим, поболтаем. Иди, Илья, – обернулась она к деверю, – мы разберемся.
– Алка – ты смотри! – строго и (для меня) непонятно сказал Нехорошев.
– Иди, иди! – она отмахнулась. – Разберемся.
* * *Дом младшего сына Руфины отличался от того, который я только что покинула, более современной обстановкой. И мебель здесь была получше, и словно бы даже света проникало больше сквозь широкие, с раздвинутыми до упора занавесками окна. К моему удивлению, Алка провела меня не в большую комнату, как диктовали законы гостеприимства, а усадила на большой табурет в кухне.
Впрочем, здесь было очень даже уютно: на окошке трепетала веселая занавесочка с зайчиками, играющими на барабанчиках, в небольшой железной печке бесновались жаркие огненные язычки.
Когда я села, женщина, встав прямо передо мной и уперев руки в боки, вдруг звонко крикнула:
– Пашка!
На этот крик из комнаты сразу же выполз толстый, как пузырь, парень с книжкой – на вид лет пятнадцати. Хмуро уставившись на Алку, он остановился на пороге.
– Ну?
– У нас гости! – торжественно сказала Алка.
– Ну?
– Ну и иди.
– Нет.
– Иди, Пашенька, – ласково сказала Алка, беря подростка за подбородок. – Иди, родной мой.
– Отец заругается, – буркнул подросток.
– Не твоя забота.
Парень развернулся и вышел из кухни, неслышно ступая по половицам ногами в толстых вязаных носках. Через минуту в выходящее во двор окно я увидела, как его упитанная фигура медленно направляется к калитке. Он размахивал на ходу хозяйственной сумкой.
