Последнее отражение - Наталья Николаевна Тимошенко
Чаще всего рядом с ним сидели братья Шталь – близнецы из Мюнхена. Один говорил больше, другой почти всегда молчал, но движения их были синхронны, словно они делили один ум на двоих. Один рисовал прямо в салоне, на обрывках серой бумаги, обугленным деревом или птичьим пером; второй заглядывал ему через плечо и изредка что-то поправлял. Говорили, что у них был третий брат, который исчез после неудачного сеанса.
Был еще Рафаэль – молодой итальянец, едва ли старше самого Всеволода, но уже окруженный необычной репутацией. Он приносил с собой плотный блокнот, исписанный мелким почерком, и просил участников описывать ему свои сны, особенно кошмары. Иногда он показывал Всеволоду странные схемы, где строчки были соединены линиями, стрелками, цветами. Всеволод не всегда понимал, зачем это, но чувствовал: Рафаэль знает, что делает. Его взгляд был слишком спокойным для такого возраста.
Эти четверо были завсегдатаями салона, иные же менялись от пятницы к пятнице. Вскоре Всеволод стал замечать, что не все посетители уходят сразу после сеанса. Некоторые остаются с молчаливого позволения Марии, и, что происходит, когда за остальными закрывается дверь, Всеволод не знал. Пару раз он хотел задержаться, но его мягко выпроваживали.
– Только для тех, кто уже прошел путь, – говорила Мария и легко касалась его руки. – Ваш час еще не пробил. Но он близок.
Всеволод выходил из старинного особняка и чувствовал, как внутри растет смесь унижения и жадного интереса. Что-то происходило там, за закрытыми дверями. Что-то, к чему его пока не допускали.
– Ничего, друг, однажды и нам позволят остаться, – говорил ему Этьен, и Всеволод понимал: тот тоже чувствует себя униженным.
И все же они приходили каждую пятницу. Всеволод не замечал, как проходит неделя. Он совсем перестал встречаться с Анной, однажды услышал даже, что у нее появился новый поклонник. Услышал – и ничего не почувствовал, даже самого маленького укола ревности. К Гриммеру тоже захаживал все реже. Старый аптекарь, казалось, не обижался. Он никогда ни о чем не расспрашивал Всеволода, будто и так знал все о его жизни.
И вот наступил тот день, когда Всеволоду и Этьену разрешили остаться. На дворе был уже ноябрь: мрачный, промозглый. Дождь шел несколько дней, у Всеволода першило горло и кружилась голова, но он и мысли не допускал не пойти в салон.
Сеанс в тот вечер запомнился Всеволоду расплывчато. Все происходило как обычно: затемненная комната, круг из мужчин разного возраста, тяжелый запах ладана и воска, шепот Марии, заставляющий голову кружиться сильнее. Кто-то тихо выл, кто-то говорил на латыни. В какой-то момент свечи задрожали и начали коптить, воздух в гостиной сгустился и заискрил, будто пропитанный электричеством. Но Всеволод почти ничего из этого не запомнил. Ему не было страшно, просто внутри росло ощущение, что все это лишь декорации. Он чувствовал: сегодня случится нечто иное, важное именно для него.
Когда сеанс закончился, все, как обычно, остались сидеть, ожидая, пока Мария разомкнет круг и рассеет тьму. Вскоре она поднялась и, взглянув на Всеволода, чуть заметно кивнула.
– Вы, – сказала она и подошла ближе. – И вы, – кивнула Этьену. – Останьтесь. Сегодня вы готовы узнать больше.
Голос ее был бесстрастен, но внутри у Всеволода все перевернулось. Он почувствовал, как от кончиков пальцев поднимается вверх ледяная волна возбуждения и страха. Этьен смотрел на хозяйку с тем же напряжением. Вскоре в полутемной гостиной остались лишь избранные, к которым с этого вечера принадлежали и Всеволод с Этьеном. Незаметно появились две служанки, зажгли на стенах больше свечей. Стало светлее и жарче. Тени ожили, дрожали на стенах, сплетались в странные формы, и порой казалось, будто среди них мелькают лица. Неуловимые, как вспышки в углях.
Перед глазами Всеволода появились бокалы с напитками, и он жадно набросился на один. Напиток имел привкус горьких трав, но Всеволод не задумывался над тем, что пил. Ему стало так хорошо вдруг, что, если бы прямо сейчас Мария попросила его убить за нее, он бы не раздумывал. Он готов был пресмыкаться перед этой женщиной, делать все, что она говорит, и видел, что остальные мужчины в этой комнате чувствуют то же.
Мария тем временем отдернула бордовые шторы, и Всеволод впервые увидел, что за ними. Нет, это была не дверь, это было огромное зеркало, высотой почти в человеческий рост, заключенное в старую, почерневшую от времени раму с завитками в виде змей и виноградных лоз. По углам рамы сидели бронзовые вороны с пустыми глазницами, как хранители чего-то недозволенного. Поверхность зеркала казалась мутной, будто покрытой тончайшей вуалью пепла. В нем ничего не отражалось. Вместо этого в глубине стекла медленно двигалась какая-то серая, вязкая тьма, как клубящийся дым под толстым льдом. Время от времени в этом дыму проступали очертания. Неясные, как видения перед пробуждением: то вытянутое лицо, то силуэт руки, тянущейся к стеклу изнутри.
– Сегодня мы доверим заглянуть за грань нашему новому другу, – сказала меж тем Мария, и сердце Всеволода пропустило удар. – Этьену.
Всеволод испытал странный клубок чувств из разочарования и облегчения. С одной стороны, ему очень хотелось заглянуть в зеркало, ощутить себя еще более избранным, чем раньше, с другой – он боялся. Недостойное дворянина чувство, но Всеволод на самом деле боялся. Это был совсем иной страх, чем тот, что он испытывал, собирая вещи глухой зимней ночью в Петербурге, но не менее сильный.
Этьен медленно подошел к зеркалу, встал прямо перед ним. Со своего места Всеволоду не было видно, появилось ли отражение друга, он мог разглядеть лишь все ту же вязкую массу. И вдруг ему почудилось, что дым за стеклом начал двигаться быстрее, как если бы чувствовал приближение живого.
– Что вы видите? – загробным голосом спросила Мария.
Этьен долго молчал. Казалось, он не слышал вопроса или просто не мог говорить. Лицо его вытянулось, пальцы сжались в кулаки, побелели от напряжения. Его грудь тяжело поднималась. И вдруг он заговорил: отрывисто, почти шепотом:
– Утро… Я стою один на дороге… Все затянуто туманом… Мне холодно… Я знаю, что не должен был туда идти, но уже поздно возвращаться…
Мария не перебивала. В комнате стояла гробовая тишина. Всеволоду казалось, что из пятерых оставшихся мужчин никто не дышит, как и он сам.
– Они выходят из тумана… сначала один, потом еще… их пятеро. Волки… – голос Этьена сорвался. – Нет, не просто звери. Они… смотрят, как люди. Ждут, пока я сделаю шаг. Один подходит ближе. Я слышу, как он дышит. Горячо, тяжело. Его морда почти у моего лица… Он знает, что я боюсь.
Свет от свечей вдруг дрогнул, воздух стал гуще. Этьен сделал шаг назад, как будто хотел отойти от зеркала, но не смог. Его взгляд был прикован к отражающей поверхности, словно зеркало держало его в мертвом захвате. Пламя свечи, ближайшей к нему, вдруг вытянулось в тонкую нить и погасло.
– Я кричу, но звук не выходит… Я тянусь к ножу, но рука… не моя… – Он всхлипнул. – Я падаю. Они рвут меня молча. Без злобы. Просто… так должно быть.
Этьен замолчал. Несколько секунд в комнате было слышно только потрескивание свечей и едва уловимый шелест, словно по полу что-то ползло, оставляя за собой след. Потом молодой француз медленно отступил, как будто от зеркала исходил жар, обжигающий на расстоянии. Лицо Этьена было мертвенно-бледным, губы дрожали. Он опустился в кресло, даже не глядя на Марию.
– Что это… что это такое? – срывающимся голосом спросил Всеволод.
– Это зеркало, которое предсказывает будущее, – пояснила Мария. – Каждый, кто посмотрит в него, увидит свою смерть.
При этих словах Этьен побледнел еще больше, а Всеволод почувствовал, как внутри поднимается волна гнева и облегчения: будущее увидел не он!
– Значит, я умру? – сдавленно выдохнул Этьен. – Меня
