Донна Леон - Гибель веры
Дверь после первого же звонка открыл беловолосый человек: этакий распространенный персонаж средневековой литературы – добрый монах. Глаза его излучали доброту, как солнце излучает тепло, лицо светилось широкой улыбкой, словно он и вправду рад, что к дверям его прибыл сей странник.
– Могу ли я вам чем-нибудь помочь? – осведомился он так, будто ничто не доставит ему большей радости.
– Я хотел бы поговорить с падре Пио Кавалетти.
– Да-да, входите, сын мой! – Монах открыл дверь пошире и придержал ее для пришедшего. – Осторожнее там будьте! – И указал вниз, непроизвольно протягивая руку к его плечу – поддержать, – когда он перешагнул через крестовину в основании рамы тяжелой деревянной двери.
Монах был одет в длинную белую сутану ордена, из которого вышла сестра Иммаколата, а поверх нее – бурый фартук, запятнанный годами работы в траве и грязи.
Брунетти шагнул – и окунулся в сладко знакомый чудесный запах; остановился, оглядываясь: что это, что?…
– Сирень, – объяснил монах, явно черпая радость в удовольствии, которое читалось на лице того, кого он сюда привел. – Падре Пио без ума от нее, ему со всего мира ее присылают.
И впрямь – увиденное служило тому подтверждением: кущи, кусты, даже высокие деревья заполняли весь внутренний дворик, волны аромата плескались, кружили голову… А ведь лишь несколько кустов согнулись под пышными гроздьями, большинство еще не зацвели.
– Но их так мало, и столь сильный аромат… – проговорил Брунетти, изумленный особым, непобедимым очарованием этого запаха.
– Да, истинно! – подтвердил монах с гордой улыбкой. – Эти зацветают первыми – те, что темные: «Дилатата», «Клод Бернар» и «Рум фон Хорстенштайн». А вон те белые – там, у дальней стены, – монах ухватил его за локоть и указывал влево, на дюжину зеленых кустов, скучившихся возле высокой кирпичной стены, – это «Уайт Саммерс», «Мари Финьон» и «Айвори Силк». Они не зацветут до июня, а возможно, какие-то еще будут цвести и в июле, если только жара не наступит слишком рано.
Монах обозрел все вокруг с радостью, с удовольствием, сквозившими и в лице его, и в голосе, и продолжал:
– Здесь, в этом дворике, семьдесят семь разных сортов. А в головной квартире в Тренто у нас еще тридцать четыре.
Брунетти, пораженный, не успел на это что-нибудь сказать, и монах заключил:
– Они приехали аж из Миннесоты и из Висконсина.
– А вы – садовник? – спросил Брунетти, хотя в том вряд ли была необходимость.
– По Божьей милости, я и есть садовник. Работал в этом саду, – он пристально посмотрел на собеседника, – с тех времен, как вы были маленьким.
– Это прекрасно. Вы, должно быть, гордитесь садом.
Старик вдруг глянул на Брунетти исподлобья, из-под густых бровей. Ах да, гордыня ведь один из семи смертных грехов.
– Гордитесь, что такая красота воистину славит Господа, – вовремя поправил себя Брунетти.
Благостная улыбка вновь осветила лицо монаха.
– Господь никогда не сотворит ничего некрасивого. – Старик пустился по кирпичной дорожке, ведущей через сад. – А если вы сомневаетесь в этом, все, что нужно, – поглядеть на Его цветы. – Кивнул в подтверждение простой истины и спросил: – А у вас есть сад?
– Увы, нету.
– Ах, беда! Такое благо – смотреть, как все растет. Придает смысл жизни.
Старик подошел к двери и открыл ее, став в сторонке, чтобы дать Брунетти пройти в длинный коридор монастыря.
– А дети берутся в расчет? – Брунетти улыбался. – Их у меня двое.
– О, дети берутся в самый большой расчет! – Монах тоже ему улыбался. – Ничего нет прекраснее, и ничто так не славит Бога.
Комиссар, все еще с улыбкой, кивнул в полном согласии – по крайней мере, с первой частью утверждения. Монах остановился перед какой-то дверью и постучал.
– Прямо заходите, – предложил он, не ожидая ответа. – Падре Пио говорит нам: «Никогда не задерживайте тех, кто хочет меня повидать».
С улыбкой, похлопав его по руке, монах удалился к своему саду и своей сирени – Брунетти всегда считал, что это и есть райский запах.
За столом сидел высокий человек и писал. Когда появился незнакомец, он поднял глаза, отложил перо и встал; вышел из-за стола и направился к посетителю с протянутой рукой, с загорающейся в глазах улыбкой, которая затем двинулась ко рту.
Губы у священника такие красные и полные, что всякий увидевший его впервые немедленно сконцентрирует на них свое внимание, подумал Брунетти. Но душу его отображают глаза: серо-зеленые, в них живое любопытство и интерес к окружающему миру. Высокий, очень сухопарый, что подчеркивается длинными складками облачения ордена Святого Креста. Ему, должно быть, хорошо за сорок, но волосы все еще черные, а единственный признак возраста – проступающая на макушке природная тонзура.
– Виоп giorno, – произнес он теплым голосом. – Чем могу помочь вам? – Голос, хотя и с волнообразной венецианской каденцией, лишен городского акцента. Возможно, из Падуи, решил Брунетти.
Прежде чем он успел ответить, священник заговорил вновь:
– Но простите меня – разрешите предложить вам сесть. Сюда, пожалуйста! – И вытащил один из двух небольших мягких стульев, слева от стола.
Подождал, пока посетитель сел, после чего опустился и сам напротив.
Внезапно Брунетти исполнился жгучим желанием как можно быстрее провести необходимую процедуру и покончить со всем этим – с Марией Тестой и ее историей.
– Я хотел бы поговорить с вами о члене вашего ордена, отец.
В комнату ворвался порыв ветра, зашуршал бумагами на столе – вот она, многообещающая весна. Окна открыты во дворик, запах сирени льется внутрь.
Священник заметил его взгляд:
– Мне кажется, я весь день придерживаю бумаги на столе одной рукой, – смущенно улыбнулся, – но сезон цветения сирени так короток и я хочу оценить его в полной мере. – Он на миг опустил глаза, потом поднял их на сидящего напротив. – Полагаю, это такая разновидность обжорства.
– Вряд ли это серьезный порок, отец, – отозвался Брунетти с легкой улыбкой.
Священник благодарно кивнул в ответ:
– Надеюсь, это не прозвучит грубо, синьор, но думаю, должен спросить вас, кто вы, прежде чем обсуждать с вами члена нашего ордена. – С той же смущенной улыбкой он протянул руку на половину расстояния, разделявшего их, – ладонь развернута в просьбе о понимании.
– Комиссар Брунетти, – назвался он, обходясь без дальнейших комментариев.
– Из полиции? – Священник не скрыл удивления.
– Да.
– Господи Боже! Никто не пострадал?
– Нет, вовсе нет. Я пришел узнать у вас о молодой женщине, которая состояла в вашем ордене.
– Состояла, комиссар? – переспросил он. – Женщина?
– Да.
– Тогда боюсь, что немногим смогу вам помочь. Мать-настоятельница больше сообщит вам, чем я. Она духовная мать сестер.
– Я уверен, что вы знаете эту женщину, отец.
– Да, и кто это?
– Мария Теста.
Он только улыбнулся – обезоруживающая попытка извиниться за свою некомпетентность.
– Боюсь, это имя ничего не значит для меня, комиссар. Можете ли вы назвать ее имя в монашестве?
– Сестра Иммаколата.
Лицо священника просветлело – он вспомнил.
– Ах да, она работала в доме престарелых Сан-Леонардо. Большой подмогой была пациентам. Многие так любили ее; думаю, она их тоже. Я был опечален, узнав о ее решении покинуть орден. Молился за нее.
Брунетти кивнул, и священник продолжал, уже встревоженным голосом:
– Но что от нее надо полиции?
На этот раз руку, сокращающую расстояние между ними, протянул Брунетти:
– Мы только задаем вопросы касательно нее, отец. Она ничего не сделала, поверьте мне.
Священник заметно успокоился.
– Насколько хорошо вы знали ее, отец?
Падре Пио несколько секунд обдумывал ответ:
– Трудно сказать, комиссар.
– Я думал, вы ее исповедник.
Глаза священника расширились при этих словах, но он быстро опустил их, чтобы скрыть замешательство. Сложил руки – что сказать? – потом взглянул на Брунетти.
– Боюсь, это вам покажется излишним усложнением, комиссар, но тут важен вот какой момент: я различаю, что знаю о ней как глава ордена и что – как ее исповедник.
– Отчего так? – спросил Брунетти, хотя знал отчего.
– Потому что не могу, под страхом тяжкой кары, поведать вам ничего из того, что она мне говорила на исповеди.
– Но о том, что знаете как настоятель, – об этом вы можете мне рассказать?
– Да, конечно, особенно если это чем-нибудь ей поможет. – Он разнял руки.
Брунетти заметил, что одна из них потянулась к бусинам четок, свисавших у него с пояса.
– Что вы хотели узнать?
– Она честная женщина?
На сей раз священник не делал попытки скрыть удивление.
– Честная ли? Вы имеете в виду – не крадет ли?
