Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Доктор Лоулесс подвела его и Эвелин к скамейке и попросила подождать, а сама подошла к столу регистрации и поговорила с монахиней, которая за ним сидела. Монахиня в сером облачении и в чём-то вроде модифицированного, уменьшенного апостольника вопросительно посмотрела на неё. Квирк с интересом наблюдал за этим обменом репликами. Доктор Лоулесс помедлила на мгновение, затем резко развернулась и быстрым шагом ушла по коридору, не оглядываясь и скрипя туфлями на прорезиненной подошве по полированным плиткам пола.
Эвелин повернулась к мужу.
– Куда это она ушла?
Квирк пожал плечами:
– А я почём знаю?
Они ждали. Возвращения доктора Лоулесс ничто не предвещало. Зазвонил телефон на столе регистрации.
Эвелин коснулась опухшей руки Квирка.
– У тебя такой бледный вид.
– Не волнуйся, – обнадёжил он. – Я не из тех, кто легко падает в обморок.
– Но ведь ты потерял так много крови. – Она посмотрела вдоль коридора, в глубине которого исчезла доктор Лоулесс. – Это очень плохо, – сказала она. – Надо что-то сделать.
Она встала и подошла к столу регистрации, чтобы поговорить с монахиней, которая беседовала по телефону. Квирк наблюдал, как монахиня положила руку на трубку, посмотрела на Эвелин, пожала плечами, произнесла несколько слов и опустила голову, пока та не оказалась почти на уровне стола.
К этому времени комок ваты совсем пропитался кровью. Квирк чувствовал всё большее головокружение и подумал, что, возможно, всё-таки вот-вот потеряет сознание. Сбылся один из его навязчивых страхов – он получил травму и находится в зарубежной больнице, ища лечения у людей, которые настроены либо равнодушно, либо вовсе враждебно. Внезапно у него возникло детское желание вернуться домой. Может, так и сделать? Из Мадрида есть прямой рейс, но когда он вылетает? Квирк, кажется, помнил, что самолёт летает только раз в неделю. И как быстро добраться до столицы отсюда, с севера? Есть ли прямой поезд? Или, может быть, есть возможность вылететь из Барселоны или даже откуда-то во Франции, перебравшись через границу?
Возбуждение нарастало, мысли беспорядочно метались. Это следствие потери столь большого количества крови, предположил он. Почему она не сворачивается? Казалось, он растерял все свои познания в медицине.
Эвелин вернулась и села рядом с ним на скамейку.
– Придёт другой доктор, – сказала она.
Он увидел, что жена необыкновенно сердита.
– Неужели это из-за монашки та, первая, так резко ушла?
– Нет.
Он задумался.
– В ней есть что-то знакомое, – сказал он.
– В этой монахине?
– Да нет – в женщине, в докторше. Как там она сказала, как её фамилия?
– Лоулесс.
На пол между его ног упала багровая капля. Кончик ножниц, должно быть, задел кровеносный сосуд, подумал он. Есть ли в этой части руки кровеносные сосуды? Поди тут вспомни – а ведь кто, как не он, должен разбираться в этих вещах? Сколько тел препарировал он на своём веку? Квирк выругался себе под нос.
– Почему эта дрянь никак не остановится? – пробормотал он.
– Ты здесь врач, – мягко заметила Эвелин.
– Я патологоанатом, – отрезал он. – Мёртвые не истекают кровью.
– Неужели?
– Разве что иногда немного сочатся.
С секунду она молча смотрела на него.
– А иногда я жалею, что ты выбрал именно эту профессию.
– Ну и кем бы ты хотела меня видеть? – яростно прошептал он. – Знахарем вроде тебя?
Он страдал от боли, рука пульсировала, а возмущение всё нарастало. Это Эвелин вручила ему злополучные маникюрные ножницы. Это было нечестно – всё в этой истории было так нечестно! Его уговорили поехать в Испанию, фактически против воли, требовали от него вести себя так, как ведут себя «на отдыхе», а теперь у него вдобавок порез на руке, а сам он во власти больничных врачей – породы, которой Квирк не доверял и которую презирал, лично зная очень многих её представителей, одна из которых даже не нашла времени, чтобы осмотреть его руку, а развернулась и ушла, бросив его на произвол судьбы.
– Не доверяю я иностранной медицине, – сказал он.
Больничный запах вызывал у него тошноту.
– Это мы здесь иностранцы, – напомнила Эвелин.
Квирк хмыкнул. Последнее, что ему было нужно, – это чтобы его сейчас урезонивали.
Эвелин мягко прильнула всем весом к его враждебно напрягшемуся плечу.
– Мой бедный Кью, – пробормотала она.
Он уже в который раз поймал себя на мысли: как странно, что в его жизни появилась эта женщина, существо, нуждающееся в укрытии от житейских бурь, как и он сам, и ещё страннее то, что она до сих пор с ним. Покинет ли она его когда-нибудь? Если и покинет, то хотя бы не из-за утраты иллюзий, поскольку он знал, что Эвелин не питает иллюзий по поводу чего-либо, включая его самого.
Одним рыжевато-бурым осенним вечером после дождя, когда они сидели вместе в маленьком двухэтажном домике Эвелин в Дублине, жена оторвалась от толстого психиатрического трактата какого-то известного немецкого врача, фамилию которого Квирк, как ему казалось, должен был знать, но не знал. Она улыбалась – неопределённо, счастливо и смущённо, как человек, только что совершивший некое важное открытие.
– Этот мудрый герр профессор, – сказала она, постукивая пальцем по странице книги, лежащей открытой у неё на коленях, – сообщает, что люди, подобные мне, страдают от недостатка аффекта. Разве это не любопытное суждение? – Квирк не нашёл в этом ничего любопытного, но промолчал. Он не был абсолютно уверен, что понимает значение слова «аффект». – Недостаток аффекта – вдумайся в это! Но я люблю тебя, – добавила она, – а значит, это не имеет значения.
На это последнее замечание Квирк ничего не ответил. Логика её слов была ему непонятна, как и вообще многое в ней лежало далеко, чрезвычайно далеко за пределами его понимания.
13
Вскоре появился второй врач. Его имя, Jerónimo Cruz, написанное от руки заглавными буквами, красовалось на ламинированном бэйджике, прикреплённом к лацкану белого халата. Джеронимо Крус. Для Квирка это звучало как имя мексиканского бандита в каком-нибудь из тех пятнадцатиминутных сериальных эпизодов, которые в пору его молодости крутили в кинотеатрах по субботам после основного фильма. Доктор Крус переговорил с монахиней за столом для регистрации, та, в свою очередь, указала ему на супругов, и вот он подошёл к тому месту, где сидели они – крупный мужчина с кровоточащей рукой и женщина с мягким, однако явно раздражённым выражением лица.
– Я не буду предлагать вам руку для рукопожатия, – сказал доктор по-английски почти без акцента, и его губы дёрнулись в одном из уголков. Квирк хотел было указать на то, что у него травмирована левая кисть, но решил этого не делать.
