Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
– Что-то не по нраву мне этот доктор, – сказал он, без удовольствия отправляя в рот кусок бифштекса.
– Но ты обратил внимание на то, какая она красивая, это было видно.
– Что? – Он в недоумении уставился на неё, затем покачал головой. – Я имел в виду его, а не её, – прорычал он. – Этого Джеронимо Крестителя.
– Правильно будет «Херонимо», – поправила Эвелин. – Буква J читается как «х». – Она, кажется, твёрдо решила: даже если её муж более не освоит ни слова по-испански, то пусть хотя бы научится правильно произносить буквы алфавита. – Кажется, ты очень заинтересовался этой молодой женщиной, – продолжала она. – Несмотря на то, как грубо она повела себя, так бесцеременно нас покинув.
Квирк скривился, изображая раздражение.
– Меня заинтересовал тот факт, что она ирландка. Вот и всё.
– Да уж, когда ты услышал её акцент, кончик твоего носа взметнулся, как – как это называется? – как легавая собака.
– По-твоему, так это называется, да? – он свирепо оскалился, обнажив зубы, – ляха-лихоман!
Эвелин было не спровоцировать.
– В реакции на знакомый акцент нет ничего смешного, – сказала она. – Мы все скучаем по родным местам, когда находимся вдали от них. – Она помедлила. – Знаешь, когда я впервые услышала словосочетание «тоска по дому», то подумала, что оно означает пресыщение домом, желание уехать из того места, где живёшь. И подумала: как странно, что англичане придумали такое выражение, учитывая, какие они домоседы.
Квирк почувствовал, как в нём зашевелилось знакомое беспокойство. Эвелин редко рассказывала о доме и родине, о близких и об их потере, а когда всё-таки заговаривала, между ними повисала тьма, словно тень, падающая на пустошь, покрытую грязью и пеплом. Это была зона, в которую никто из них не горел желанием заходить слишком далеко. У него, как и у неё, хватало своих потерь, хотя его потери и близко не стояли рядом с её потерями, и они оба это знали. Он осиротел рано и даже не помнил, чтобы когда-либо имел то, чего лишился. Она же, со своей стороны, утратила целый мир и живших в нём людей, которых любила и которые так и не изгладились у неё из памяти.
– Давай выпьем вина, – коротко сказал Квирк, схватив бутылку. Начал разливать риоху по бокалам, затем остановился. – Ах да, ты же ешь рыбу. Закажу тебе бокал белого.
Эвелин улыбнулась своей торжественной детской улыбкой.
– Знаешь, мой дорогой, – сказала она, – а ты гораздо любезнее, чем готов признать.
Подошёл буфетчик. Это был старый знакомый Квирка из-за барной стойки, тот самый, с волосатыми ушами и скрипучими подошвами. Он притворился, будто не знает ирландца, и Квирк последовал его примеру. Нужно было соблюдать правила этикета. Квирк попросил бокал чаколи для жены.
Старик пробормотал что-то подобострастное по-испански и, скрипя башмаками, поплёлся прочь.
Необъяснимо, но Квирк почувствовал себя немного лучше. Дело очевидно заключалось не в вине – он ведь ещё только начал пить. Он посмотрел через стол на жену и выдавил улыбку. Ей были знакомы эти его бессловесные извинения. В ответ она сложила губы бантиком как бы для поцелуя. Он вольготно откинулся на спинку стула, держа забинтованную руку вне поля зрения под краем стола.
– Стоит пригласить их на обед, – сказал он. – В смысле, доктора Круса.
– Ты сказал «их», – подняла бровь Эвелин, – ты имеешь в виду обоих?
Он пожал плечами. Заподозрил себя в том, что покраснел. Как нелепо!
– Да, почему бы и нет? – решительно ответил он. – И вождя Джеронимо, и доктора Ледышку, которая отказалась меня лечить.
– Но тебе ведь не нравится встречаться с новыми людьми, – сказала жена, вновь разыгрывая невинность.
Квирк снова пожал плечами и отвернулся.
– Ну, мы же на отдыхе, как ты мне постоянно напоминаешь, – сказал он. – Давай сделаем широкий жест.
Он услышал вдалеке слабые звуки вчерашнего гостиничного оркестра, но подумал, что, возможно, ему только чудится. Несколько лет назад Квирк пережил период страдания лёгкими галлюцинациями. В то время он боялся, что у него развивается опухоль мозга. После сдачи анализов оказалось, что его фантазии являются плодом того, что давным-давно зимней ночью на лестнице, ведущей в подвал какого-то дублинского дома, на него напали и избили два головореза. «Неужели всё начинается снова?» – тревожно подумал он сейчас. Впрочем, что с того? Его могли бы одолевать мороки куда хуже, нежели призрачная мелодия воображаемых струн. Но нет, он не ошибся. Вот он снова, вальс из «Весёлой вдовы». Видимо, оркестр где-то репетировал или, может, давал частное представление в каком-нибудь раззолоченном салоне на верхних этажах.
Квирку стало интересно, бывают ли весёлые вдовцы мужского пола. Разумеется, их не может не быть, причём их должно быть гораздо больше, чем женщин. И всё же у него дрогнуло сердце. Он потерял жену, когда-то давным-давно. И не мог, не хотел представлять, что потеряет и эту.
– Ну хорошо, – сказала Эвелин, вырывая его из раздумий. – Давай пообедаем вместе и пригласим наших новых друзей. Это хорошая идея.
Он собирался возразить, что доктор Крус и его подруга ни в коем случае не могут считаться их друзьями – ни его, ни её. Однако воздержался. Она только парирует каким-нибудь собственным аргументом и опять оставит последнее слово за собой.
14
Разумеется, организация встречи оказалась не из простых. Квирк уже проклинал себя за то, что затеял всё это мероприятие. Что вообще толкнуло его предложить устроить совместный обед? Дело в том, что в этом докторе Лоулесс имелась некая черта, которая не давала ему покоя, хотя сказать точно, что именно это за черта, он не мог. Эта женщина омрачила его разум подобно шлейфу, который остаётся после кошмарного сна, даже если пугающие подробности сюжета изгладились из памяти. На Квирка то накатывала уверенность, что он откуда-то её знает, то он твердил себе, что всё это лишь игра воображения. Но если так, то почему мысль о ней так прочно засела у него в голове? Она вертелась на уме, точно так же, как искомое слово вертится на кончике языка.
Эвелин он
