Салат из одуванчиков - Елена Касаткина
— Зачем же вы так о подруге детства?
— Да какая она мне подруга? Но злодейка судьба нас с ней, и правда, зачем-то всё время сводит.
— Дориана. Дора или Аня. Теперь понятно. Дора звучит не очень благозвучно.
— Да ты её ли видела? Дора — ей самое то. Правда, когда мы с ней встретились во второй раз, она уже буфетчицей в привокзальном кафе работала, тогда, конечно, ей больше Анечка подходило. Но свиньи своё дело сделали, — хохотнул Геннадий. — Ну и новая власть.
— А власть-то каким образом?
— Так времена какие настали, помнишь поди? Капитализм начался. Была кафешка, стала шашлычная. Акопчик арендовал местечко, и Брунгильду из буфетчиц переквалифицировал в уборщицы. Вот тогда она свиней и развела, в деревне у её бабки когда-то свинарник был, вот Дора и сообразила, как ей выжить.
— Акопчик — это тот самый…
— Тот самый, ага. Когда Брунгильда с Глафирой подобрали это убогое учреждение, им нужен был персонал. Акопчик к тому времени разорился, вот тут Брунгильда на нём и отыгралась. Теперь он в её подчинении. Понукает им, как хочет.
— И тобой…
— Ну да, и мной. Спасибо ей, конечно, не забыла, поддержала, благодетельница. — В голосе садовника звучал сарказм.
На завтрак она всё-таки опоздала.
— Куда? — услышала грозный окрик и замерла у входа.
В комнате для приёма пищи уже почти никого не было. За столиком у стены, зажав в руке пирожок, сидел только один человек — Бенджамин Батлер. Над ним с тряпкой в руке возвышалась Брунгильда. В углу рядом с ведром чистил картошку Акопчик. Агата Тихоновна поняла, что окрик предназначался не ей, а красавцу в инвалидном кресле, и, желая остаться незамеченной, спряталась за косяк.
— Выносить пищу из столовой запрещено! — всё так же громко цитировала правила внутреннего порядка Брунгильда. — Разводите тараканов в палате.
— Так я не себе, я собачке, — оправдывался Батлер, но голос был твёрдым, уступать он не собирался.
— Какой ещё собачке? Мы собак не держим.
— Она там, за забором бегает. — Бенджамин развернул кресло и покатил к выходу.
Агата Тихоновна вжалась спиной в стену. Инвалидная коляска прокатила мимо.
— Тварь, — раздалось из столовой вслед скрывшемуся из вида инвалиду. — Опять эта собака. Я же говорила тебе прибить её.
— Я что, за нэй бэгать должэн? Это жэ собака. Как мнэ её отловить, у мэня дэл по горло, ничэго, с одной булки нэ обиднэешь. Хватит твоим свиньям, вон кто-то ващэ нэ пришёл. — Акопчик кивнул на столик Агаты Тихоновны.
— Я сказала, найди эту собаку, — Брунгильда упёрла руки в округлые бока.
— Гдэ я её найду?
— За стариком проследи, он же как-то её находит.
— Ай, вэ… — Акопчик со злостью плюхнул картофелину в ведро, расплескав воду на пол.
— Подотри за собой.
Чёрный потолок нависает над головой, медленно опускается. Всё ниже и ниже. Это не сон. Он слышит ход стрелок настенных часов. Стук нарастает, оглушает и пропадает в звенящем шуме, возникшем в голове. Это не сон.
Он попробовал пошевелить рукой. Безрезультатно. Потолок прижимает его к кровати, расплющивает, он задыхается. Спасает протяжный, еле уловимый скрип. Шум в голове смолкает. Это не сон.
Серая тень скользнула мимо. Повисла над тумбочкой, скрипнула выдвижным ящиком, сползла вниз, присвистнула дверцей, прошуршала внутренностями, снова воспарила и поплыла назад к двери. Это не сон.
Глава третья
Можно ли влюбиться повторно в одного и того же человека? Влюбиться тогда, когда вроде бы всё изучено и понято? Предполагается, что влюбляться — это когда знаешь человека мало, когда есть «белые пятна», на которые можно проецировать свои желания. А может, влюбляться — просто сильная потребность человека? И наши проекции идеала мы готовы бросать на уже давно познанное? Или…
Она давно не чувствовала себя такой влюблённой. Чёрт знает, что произошло! Но эти бабочки, что так долго спали в её животе, неожиданно проснулись и радостно замахали хрупкими крылышками. Она не знала, что с этим делать. Радоваться или огорчаться? Неожиданно нахлынувшие чувства мучили. В её устоявшейся жизни они были лишними. Без них ей куда лучше, спокойней, уравновешенней. Ничего не мешает думать, анализировать, делать выводы. А они мешают. Мешают работать, есть, спать. Нет, это ей не нравится. Но и как с этим бороться, тоже неизвестно. Надежда только на то, что «всё проходит, и это пройдёт».
Она не спала уже несколько часов. Уснула поздно и проснулась в пять утра. С ума сойти! Пять утра! Открыла месенердж на страничке вчерашней переписки с Вадимом. Перечитала и почувствовала нехорошее волнение. Что-то как-то он не слишком горяч. Односложные ответы на вопросы, никаких тебе любовных смайликов, какими он забрасывал её раньше. Ах да! Она сама ему говорила, что терпеть не может эти «сопли в сиропе». Ну и чего добилась в результате? Та же история, что и с подарком. Воспоминания о кисточках и туши тут же напомнили обстоятельства, при которых они были куплены. Горячая волна ревности заклокотала во всём теле. Она почувствовала испарину на коже. Ирина! Молодая мать. Мать. Мысли излучиной свернули на больную тему. Она никогда не сможет родить ему ребёнка. У них нет будущего. Зачем она морочит ему голову?
Взгляд упал на верхнюю строку оповещений: «Был сегодня в 00:30».
Что это? Их переписка закончилась словами: «Споки-споки» в 23:30. С кем же он общался ещё в течение часа после этого? Ну что себя обманывать. С художницей Ириной, конечно. Какие ещё варианты?
Её заколотило. Чтобы успокоиться, она встала и открыла окно. Терпкий воздух утреннего смога разлился по комнате. Одинокий бегун совершал пробежку. Герой. В такую рань, в такую жару, в такую вонь. Вот какая у этого человека мотивация? Вадим тоже по утрам бегает. Форму поддерживает. И её агитирует.
Бегун поднял голову и помахал ей. Это замотивировало её закрыть окно.
Телефон сонно завибрировал. Она улыбнулась и тут же помрачнела, вспомнив про «00:30». Сейчас она ему задаст.
Но звонок оказался от Агаты Тихоновны. Вот уж поистине не спится старикам.
Агата Тихоновна говорила быстро, приглушая звук ладонью.
— Леночка, я вам звоню из дома инвалида.
— Что?! Как?! Как вы там оказались? Что с вами случилось?
— Долго объяснять, я сама попросилась, чтоб всё узнать про Ивана Петровича. Но мне не удалось, так как в тот корпус никого не пускают. Я бы не стала тебя беспокоить, но случилось нечто… — Агата Тихоновна замолчала.
— Что? Агата Тихоновна, что с вами? — испугалась Лена.
— Всё нормально, просто мне показалось, что кто-то подслушивает под дверью. Но нет, вроде. В общем, исчез ещё один человек.
— Какой человек?
— Из числа отдыхающих.
— Из каких отдыхающих? — Лена почувствовала нарастающую волну тревоги. Старушка умела навести тень на плетень, придавая обычному ходу событий трагико-драматический окрас. Агата Тихоновна — любительница детективов, ищет во всем преступный след. Впрочем, подобные вещи Лена замечала и за собой, но можно ли относиться серьёзно к тому, что говорит глубоко пожилая женщина в пять, ну ладно, пусть шесть часов утра.
— Ну, из частного корпуса.
— Так кто исчез?
— Бенджамин Батлер!
Ну всё! Лена опустилась в кресло. Видимо, от жары у старушки совсем крыша поехала. И как на это прикажете реагировать?
— Агата Тихоновна, как вы себя чувствуете?
— Нормально, — удивилась вопросу старушка. — Со мной всё нормально, но то что происходит здесь, только внешне нормально, а на самом деле вызывает много вопросов.
— Каких, например?
— Зачем им эти кучи? Что в них? Садовник говорит, говно, но воняет не говном.
— Какой садовник? Какие кучи? — Тревога прошла, и теперь её разбирал смех. Но расхохотаться в трубку было неудобно, Лена сдерживала себя, чтобы нечаянно не прыснуть.
— Геннадий, — тараторила полушепотом в телефон Агата Тихоновна. — Он, конечно, алкаш, но человек вроде неплохой.
— И что Геннадий? — Лена поудобнее устроилась в кресле, разговор начинал забавлять её.
— Геннадий, ну… Геннадий, может, ничего и не знать, а вот
