Салат из одуванчиков - Елена Касаткина
— Сюда нельзя! — строго, но без нажима предупредил садовник.
— А что здесь? — Агата Тихоновна почувствовала прикосновение к коже на руке. В испуге резко стряхнула прильнувшее насекомое.
— Говно.
— Что?!
— Ах, пардоньте, компост.
— А вы зачем сюда?
— А где ещё быть садовнику? — Геннадий смачно затянулся, подержал никотиновую смесь во рту и, вытянув губы трубочкой, выпустил струйку дыма. — Каждому своё.
— Не стоит употреблять эту фразу, тем более здесь.
— А почему нет?
— Эта фраза была написана над входом в Бухенвальд и другие концлагеря.
— А разве здесь не концлагерь? — Геннадий посмотрел на остаток сигареты, зажатой между большим и указательным пальцами. Прицельно бросил в сторону земляных холмиков, чьи очертания стали заметны уже привыкшим к темноте глазам.
— Не кощунствуйте.
— Йедем даз аене, — произнёс садовник на чистом немецком. — Немцы были не первыми, кто использовал эту фразу. Первым, кажется, был Платон. И смысл был несколько другой. Первоначальный смысл: каждый должен делать своё дело в объёме своих знаний, возможностей и условий. Именно это я и имел в виду.
— Вы интересный человек, Геннадий, вам не следует так самоунижать себя.
— Интересный! Что же все нос воротят от такого интересного человека?
— Может, из-за вашего пристрастия к алкоголю?
— Алкоголь — лекарство, а не болезнь. Болезнь интеллигенции называется СХУ.
— Только не надо материться, я этого не выношу, — поморщилась недовольно Агата Тихоновна.
— А я и не матерюсь, — хмыкнул Геннадий. — По мату у нас Акопчик спец. Такое загнёт, даже у меня уши трубочкой сворачиваются. Даже без акцента. СХУ — аббревиатура, расшифровывается как синдром хронической усталости. Поражает в основном людей творческих профессий. Кстати, болезнь классифицируется как вирусная, так что рискуете, дамочка.
— Меня Агата Тихоновна зовут. Вряд ли. Я к алкоголю равнодушна, — к горлу снова подкатила тошнота. — Знаете что, Геннадий, мне с вами интересно, и я хотела бы продолжить нашу беседу, но только не здесь, уж больно жуткое и зловонное место. Может, прогуляемся по парку, хочу оценить ваши творческие старания.
— Это ночью-то? — смутился садовник. — Цветы, они тоже ночью спят.
— Тогда давайте завтра. Утром или днём. Когда вы свободны бываете. А сейчас проводите меня в корпус, а то меня сейчас стошнит.
— Ох, и нежные вы, дамочка. — Геннадий шагнул вперёд и подхватил собеседницу под руку. — Агата Тихоновна!
Глава вторая
Утро — время жаворонков. Просыпаться рано — её многолетняя привычка, а не побочка старости, как многие думают.
Из акварельной синевы апельсином выплыло солнце. Зависло в сизом мареве. Всех снова ждёт изнуряюще жаркий день. Агата Тихоновна почувствовала першение в горле. В вечерних новостях предупредили о надвигающейся экологической беде. Тлеющие торфяники образуют дымовую завесу, отчего дышать становится всё труднее. Видимо, смог добрался и до их пансионата. Но пока в пределах видимости её окна воздух чист.
Агата Тихоновна быстро привела себя в порядок. Белая шёлковая блуза — самое то в жару, надо бы шляпку, но её она оставила дома, в ней могут узнать. Взбила расческой короткие кучеряшки. Кто бы знал, как ей было жаль расставаться со своими многолетними прядями. «И чего она ими так дорожила? Гораздо лучше вот так. «Живенько». Как говорила Людмила Прокофьевна Калугина из «Служебного романа». Полюбовалась на себя в зеркало. А что? Ещё ничего. С этой стрижкой лет на десять помолодела. Довольно улыбнулась.
Так. Что ещё? Ах да, очки от солнца — тоже новый атрибут её нынешнего образа. Поискала на тумбочке помаду. Пришлось у дочери стащить, сама она уже лет десять губы не красила. Менять образ надо кардинально. Помады у Оленьки дорогущие, конечно, она психовать начнёт, когда пропажу обнаружит. Наплевать. Купит себе ещё. Провела вкусно пахнущим столбиком по губам. Надо же! В её время помады не пахли. Или она забыла? Посмотрела на часы. До завтрака времени много, как раз хватит прогуляться.
Ей очень нравилась эта утренняя тишина, отсутствие людей, отсутствие суеты во всём. Отличное время для разведки. Ни ветерка, ни звука…
Нет, кое-какие звуки всё же есть. Раздаются из хозблока.
Что за ранняя пташка в её излюбленную пору?
Агата Тихоновна остановилась. Кажется, она догадывается. Алкоголики — ещё одна категория людей, которые просыпаются слишком рано. Подозрения подтвердились.
Садовник Геннадий передвигался спиной вперёд, он тащил огромный белый мешок. И тащил он его в направлении того самого места, которое вчера произвело на Агату Тихоновну такое ужасающее впечатление. Долго ещё потом она не могла уснуть, ворочалась, всё время прикладывалась к бутылке с минеральной водой.
Когда фигура за углом исчезла, Агата Тихоновна последовала за ней.
При свете место казалось ещё более жутким. Три земляных холмика покрывали полчища насекомых. Кроме роящихся мух, Агата Тихоновна заметила и белые извивающиеся тельца жирных опарышей. Мухи спорили с ними за право обладания заветной насыпью, жужжали, толкались, перебирая лапками. От представшей картины снова сделалось плохо. И запах. Отвратительный запах, который вчера она по глупости приняла за ментол в сигаретах Геннадия, а после — за торфяной смог, о котором трубили СМИ, теперь не оставлял сомнений — это запах разложения. И это не гниющие отходы, у запаха животное происхождение.
Не замечая её, Геннадий вытащил из кармана перочинный нож, выстрелил лезвием и полоснул по мешку. Осевший мешок пнул ногой. Белый порошок вывалился из отверстия снежной лавиной. Агата Тихоновна почувствовала резкий запах хлорки и закашлялась.
Геннадий обернулся.
— А ты что здесь делаешь? — без злобы спросил садовник и наклонился над мешком. Схватил за днище и тряхнул, поднимая облако мелкой известковой пыли.
Защипало глаза. Агата Тихоновна громко чихнула.
— Иди отсюда, отравишься ещё. — Он принялся руками разбрасывать содержимое мешка по поверхности холмика. Мухи, злобно шипя, взвились чёрной тучей.
— А ты сам?
— А мне без разницы. Брунгильда приказала.
— Это кто? Директор?
— Директор, да. — Когда на поверхности холмика не осталось ни засыпанного участка, садовник поднялся. — Директор кастрюль и сковородок. Владелец заводов, свиней, пароходов.
— Газет, — поправила Агата Тихоновна.
— В её случае — свиней. У неё свинарник, знаешь какой?!
— Где же он? — Агата Тихоновна удивлённо уставилась на садовника.
— Не здесь, за городом, в деревне. Она помешалась на своих свиньях.
— Глафира Сергеевна?
— Да ну! Будет тебе эта снежная леди свиньями заниматься. — Геннадий свернул пустой мешок, подошёл к Агате Тихоновне. — Пойдём отсюда. А то на завтрак опоздаешь.
— Тогда кто эта Брунгильда? Я не поняла. Заведующая пищеблоком? — Агата Тихоновна без сопротивления двинулась за садовником. Запах хлорки разъедал глаза.
— Она, да. Видела её? Гром-баба.
— Видела, — уклончиво ответила Агата Тихоновна. — А почему Брунгильда, я слышала её Анечкой зовут?
— Анечкой, ха! Дора она. Дора и есть. Я её вот с таких знаю, — Геннадий оттопырил кисть на расстоянии метра от земли. — Наши родители в одной компании были, мы детьми все праздники вместе отмечали, потом её родоки погибли, и бабка к себе в деревню забрала. Но и сама через год померла, а Брунгильду в интернат отправили. Вот после интерната она Анечкой и стала, не нравилось ей Дорой быть. Она же по паспорту Дориана.
— Какое необычное имя.
— Ага, эт её мамаша наградила. Начиталась.
— Аа… Я поняла… Портрет Дориана Грея…
— Сечёшь, — Геннадий сплюнул на дорожку. — Блин, наглотался хлорки.
— Надо молока попить, — предложила Агата Тихоновна.
— Скажешь тоже! Лучше водочки.
— Не рано для водочки?
— А, — отмахнулся садовник. — Кто пьян с утра, тот целый день свободен. Вот хлорку раскидаю, полив налажу и оторвусь по полной.
— Сомнительное удовольствие, Геннадий.
— Ой, не лечите меня, мадам.
— Значит, мать назвала девочку в честь книжного героя. Странное решение, — вернула тему Агата Тихоновна. Надо торопиться. Пока этот алкаш в состоянии говорить. Время идёт. Никакой информации об Иване Петровиче добыть не удалось. Инвалидный корпус закрыт на ключ. Окна занавешены. Остаётся последний источник — персонал.
— Выпендриться хотела, — Геннадий достал из кармана пачку сигарет, помял в руке. — Чёрт, курить
