Игра против правил - Александр Сергеевич Рыжов
Шкут показал ему на стоящие в углу лопаты.
— Это твой инструмент. У нас зольщики часто подменяют кочегаров, не удивляйся. Придется уголек забрасывать, поддерживать температуру… А вообще, твоя прямая обязанность — чистка.
— Полы мыть?
— Это мы тоже сами делаем, уборщица по штату не положена. Но главное, чтобы котлы не засорялись. Будешь выгребать шлак, золу… Ничего сложного, научишься.
Закончив с пояснениями, Шкут перешел на полушепот:
— А с этими, — он мотнул головой в сторону Анки и ее спутников, — поаккуратнее. Мозги у них набекрень. Того и гляди тебя в свою секту втянут.
— Они сектанты?
— Типа того. Слышал такое слово — «андеграунд»?
— Слышал. Это вроде культурного подполья. Когда молодежь протестует против официального стиля, устраивает клубы в подвалах, что-то там играет, поет…
— Во-во! — подтвердил Шкут. — Только у этих вместо подвала наша кочегарка. Козырный вариант. Тепло, сухо, милиция сюда не суется…
— Они что, все здесь работают?
— Нет. Только Хряк и Шура Давыденко… это который с гитарой. Но они водят кого попало. Что ни день, то концерт по заявкам.
— И что, хорошо поют?
— Когда как. Иногда ничего, а иногда уши вянут. Знаешь, — сознался Шкут, — не понимаю я этой авангардной музыки. Но кому как…
Касаткин вернулся к печке. Она затухала, это заметил и Шкут, прикрикнул на Хряка, который расплылся большой кляксой на табуретке и тряс бутылку из-под портвейна, надеясь выдоить из нее еще каплю.
— Кто работать будет? Хотите, чтобы жилички сверху жаловаться пришли, как в прошлый раз?
— А пусть бы и пришли… — флегматично отозвался клетчатый Давыденко. — Клевые девчонки, мы их не обидим.
Анка ткнула его острым локотком в бок, он ухмыльнулся, стал перебирать струны и мяукать без слов что-то латиноамериканское.
Хряк прекратил мучить бутылку, поставил ее под табурет и зыкнул на Шкута:
— А ты чего раскомандовался? Без году неделя, а помыкает, как секретарь обкома… Тебе надо — ты и работай. Дай людям покемарить.
Но Шкут гнул свою линию:
— Я отработал, домой пора. Ты мне и так две смены должен. Бери лопату и айда.
Назревала размолвка. Чтобы пресечь ее в зародыше, Касаткин взял лопату и шагнул к печке.
— Я побросаю. Мне ремесло осваивать надо.
И стал закидывать уголь в огнедышащее жерло. Оно заурчало, загудело, озарилось ослепительными протуберанцами.
— Кха! — одобрительно крякнул за спиной Алексея Хряк. — А ты молоток! Сработаемся…
Он, по-видимому, уже не злился на новобранца за трое суток в ментовке.
Касаткин работал и работал. Не для того чтобы заслужить похвалу малознакомых ему оболтусов, а просто потому, что получал от этого процесса удовольствие. С того дня, как его вычеркнули из списков «Авроры», он забросил физические упражнения, и тело истосковалось по нагрузкам. Кидать лопату за лопатой с тяжелыми угольными брикетами — это было как раз то, что доктор прописал.
Через четверть часа топка уже плевалась огнем, как переполненный лавой кратер. Алексей не останавливался, пока кто-то сзади не ухватил черенок его лопаты.
— Хватит. Дальше я сам…
Это произнес Давыденко. Он преобразился — натянул поверх клетчатых штанов шаровары из серой дерюги, а на руки надел брезентовые рукавицы. Гитара стояла, прислоненная к трем составленным вместе табуреткам, на которых похрапывал, свернувшись калачом, Хряк. Шкута и еще одного парня, чьего имени Касаткин так и не узнал, в котельной не было. Анка стояла у выхода, чего-то ждала.
Алексей вытер рукавом пот со лба. Идти домой или задержаться? Там никого нет, скучно и окружающая пустота вгоняет в хандру. А здесь какое-никакое общение. Да и с чумазыми соратниками сближаться надо.
— Уходишь? — спросила Анка. — Я тоже. Проводишь до троллейбуса?
И он пошел с ней, поскольку сейчас ему было без разницы, с кем общаться.
Они не торопясь побрели со двора к бывшим доходным домам на улице Блохина. Анка пошарила по карманам куртки.
— Сигареты есть?
— Не курю, — качнул он головой. — Я же спортсмен.
— А, прости, забыла… Тоже хочу бросить, но пока никак.
Он раскрыл рот поинтересоваться, что мешает ей избавиться от вредной привычки, однако Анка перевела беседу в другое русло:
— Ты, поди, решил, что мы дурачки? И Хряк, и Шура, и я, и Хипарь…
«Хипарь — это четвертый, который был с ними», — отметил про себя Касаткин. Вслух же сказал:
— Я с вами почти не знаком. Рано делать выводы.
— Хряк — он да… С головой не дружит. Но вообще, умный, из интеллигентов. У него маман с фазером — артисты балета, представляешь? Фазер лет пять назад за кордон свалил, а маман не захотела. Так и танцует в Кировском театре. Сыном ей заниматься некогда. Он еще со школы квасит по-черному… Поступил в медучилище, бросил. Сейчас вот в кочегарке перебивается…
— А почему вы его Хряком зовете? Это же обидно. Я бы за такую кликуху в рыло дал…
— А это он сам себя так назвал. Он же панк, они все не от мира…
— Па-анк? — Алексей врастяжку проговорил незнакомое слово. — Это кто такой?
Анка засмеялась, впервые с момента их знакомства. Смех у нее был переливчатый — точно колокольчики зазвенели.
— Ты с какой планеты свалился? Хотя… у вас, спортсменов, все не так. Режим, соревнования… Для себя пожить некогда.
Впрочем, Анка тоже плохо представляла себе, кто такие панки. Ее познания в данной теме ограничивались парой пластинок с записями совершенно диких, по ее выражению, песен, которые она слышала дома у Хряка, и обширной статьей из французского коммунистического журнала, имевшегося в библиотеке в свободном доступе. В статье развенчивался порочный культ западной молодежи, но сопровождавшие текст снимки производили неизгладимое впечатление. Там были изображены подростки и люди постарше с торчащими как иглы волосами, в рваных, покрытых рыжими разводами джинсах, в куртках, увешанных значками и цепями, с браслетами на запястьях и татуировками на щеках.
Панки из журнала выглядели настолько живописно, что у них сразу нашлись подражатели, и одним из первых, по словам Анки, стал Хряк, он же Андрей Пименов.
— Клоун, — хмыкнул Касаткин. — Видел я таких. Им только народ потешать…
— Ты неправ, — ответила Анка без особой, правда, горячности. — Хряк талантливый. Он музыку сочиняет… Но до Шуры Давыденко ему далеко.
И она принялась рассказывать про Шуру Давыденко, который тоже занимался музыкальным сочинительством и метил в классики набиравшего обороты движения под названием «русский рок».
Касаткин был слишком далек от этих новомодных веяний, считал их ребяческими играми. В памяти всплыло услышанное от Юли
