Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Доностия
9
В туманную осознанность Квирка силком выволокло звучание многоголосого хора инструментов: казалось – неужели так и было? – целый оркестр бродячих музыкантов играет на флейтах, барабанах и визгливых волынках. Он открыл глаза – и был ослеплён брызгами утреннего солнца. Эвелин сидела у открытого окна, курила и читала роман Сименона – в оригинале, по-французски. Она уже успела спуститься к завтраку. Квирк даже не слышал, как жена встала. Теперь она обернулась к нему:
– Доброе утро, соня!
– Где-то и правда играет оркестр? – прохрипел он. – Или мне мерещится?
– Да, по улице идёт процессия музыкантов. Все в традиционных костюмах, всё очень весело и красочно. Должно быть, сегодня у басков особенный день, какой-то праздник. Это очаровательно – иди посмотри!
– Поверю тебе на слово.
Он сел, сгрёб в кучу все подушки на кровати и сложил их за спиной. Его тут же одолел приступ кашля. Квирк кашлял каждое утро; это был своего рода ритуал, через который проходили его лёгкие, их аналог разминки.
– Господи Иисусе, – выдохнул он, молотя кулаком по груди.
Жена покачала головой:
– Ты слишком много куришь. По-хорошему тебе вообще не стоило бы курить.
– Вот уж кто бы говорил.
– Я выкуриваю ровно по шесть сигарет в сутки.
– Я тоже, – парировал он с невозмутимым видом.
– Ха!
Он одарил жену мертвецкой ухмылкой и демонстративно потянулся за пачкой «Синиор сервиса» на тумбочке у кровати. Поднёс сигарету ко рту и прикурил от серебряной зажигалки – одного из подарков Эвелин накануне их свадьбы.
Визг и грохот оркестра затихали вдали.
– Осторожно, не урони пепел на простыню, – сказала Эвелин.
Квирк смотрел мимо неё в окно.
– Вижу, снова сияет солнце, – заметил он. – Нам вроде как обещали дождь.
– Да, в небе пригревает солнышко, люди плещутся в море и лежат на песке, дети играют, мороженщики торгуют мороженым. И да, мы на отдыхе.
Некоторое время он угрюмо курил, затем сказал:
– Ночью было жарко. Я никак не мог уснуть.
– Если ты не спал, то ты – единственный известный мне человек, который храпит, когда бодрствует.
Он криво улыбнулся.
– Всё-таки я люблю тебя, либхен.
– Даже когда я тебя пилю?
– Даже когда ты меня пилишь.
Квирк никогда не мог произнести слово «люблю» так, чтобы его слегка не передёрнуло изнутри. Тем не менее он выдавливал его из себя и произносил снова и снова, словно пытаясь укрепить что-то, постоянно находившееся под угрозой обрушения. Это был кусочек раствора, который он наносил на здание, возводимое им на пару с Эвелин. Оба прекрасно понимали, насколько непрочно это сооружение, эта утлая тонкостенная постройка, все элементы которой составляли они вдвоём, прижавшиеся друг к другу под тяжестью внешнего мира.
Стоит ли рассказать ей о молодой женщине под аркадами бара и о том, как он проснулся ночью, думая о ней? Стоит ли сказать, что он убеждён, будто знает её откуда-то из своего прошлого? Стоит ли поделиться тем, как эта мысль напугала его и как ему было не по себе даже думать об этом? Как выразить словами чувства столь туманные, что их вообще едва ли можно назвать чувствами?
Он встал с кровати, небрежно поцеловал жену в бахрому волос, ниспадающую на широкий лоб, и пошёл в ванную. Посмотрелся в зеркало над раковиной и застонал.
– У меня пахнет изо рта? – окликнул он Эвелин через плечо.
– Да.
Он принялся с остервенением чистить зубы. Сигарету отложил на край фарфоровой чаши между кранами.
– Не клади сигарету в раковину, – резко сказала Эвелин. Откуда она знала, что́ он делает, не видя этого? У жены была некая зловещая сторона, в изучение которой Квирк предпочитал не вдаваться.
– Здесь нет пепельницы.
– Я потратила много минут, чтобы избавиться от жёлтого пятна, которое ты оставил там вчера. Если ты продолжишь быть таким же неряхой, нас попросят покинуть этот прекрасный отель.
Он прополоскал рот, слишком поздно осознав свою ошибку. Представил, как миллиарды микробов проникают в щели между зубами и поселяются там. «Смерть после полудня» [8].
– Но ведь это место очищается само собой, – возразил он.
– Да что ты говоришь?
– Я кафарю, – крикнул он, передразнивая её акцент, – что эти комнаты самоочищаются. Вот мы уходим, а когда возвращаемся, то чувствуем, будто бы нас здесь никогда не было. Это составная часть того всегдашнего надувательства, которому подвергают нас в гостиницах.
– Ты смешной человек. Я тебя не люблю.
– «Раз уж равенства в чувствах достичь нельзя, пусть более любящим буду я» [9].
Мгновение молчания, а затем снова раздался её голос, содержащий ту застенчивую, нерешительную нотку, которая всегда закрадывалась в него, когда жена сталкивалась с чем-то незнакомым или непонятным.
– Кто это? – спросила она.
– Уистен Хью Оден.
Снова молчание. Они не видели друг друга, но он явственно слышал, как Эвелин улыбается.
– Смешной человек, – тихо сказала она.
– Кто, я или Оден?
– Смешной человек! – повторила она громче.
– Как это будет по-немецки?
– Lächerlicher Mann.
– Ляха-лихоман? Смешной язык!
Он бросил зубную щётку в стакан и вернулся в спальню. Жена повернула голову и посмотрела на него.
– Ну ты же любишь меня, – сказал он. – К чему это отрицать?
– Ох, любовь! – сказала она. – Это маленькое словечко, которое причиняет людям столько бед.
Пастельная занавеска на окне зашевелилась. С пляжа доносились голоса детей. Она улыбнулась с тем же скромным, застенчивым выражением.
«Пусть это продлится подольше, – подумал Квирк, не уверенный, что именно имеет в виду под „этим“, просто вознося своего рода молитву в пустоту. – Пожалуйста, пусть это продлится подольше!»
10
Позже тем же утром Эвелин сказала, внезапно, как гром среди ясного неба – здесь, в безоблачной Басконии, штамп переставал быть штампом, – что ему непременно нужна шляпа, чтобы защитить кожу головы, раз дожди уже прошли и солнце с каждым днём светит всё сильнее.
– Но ведь у меня есть шляпа, – сказал он, показывая её жене.
– Не смеши меня, – сказала жена. Насмотреться на эту его шляпу она уже успела. Та была сделана из тяжёлого чёрного фетра и, как заявила Эвелин, совершенно не подходила для испанского климата. – Твоя большая ирландская голова в ней просто сварится.
– Ты же вроде обещала мне, что в северной Испании будет совсем как в Южной Ирландии…
– Да, но не летом.
– Так ведь сейчас и не лето.
– Сейчас здесь жарче, чем летом в Ирландии. Гораздо
