Бессонница - Сара Пинборо
Я захожу в комнату для гостей, чтобы сложить полотенца в шкаф. В комнате душно, даже несмотря на наступающие сумерки. Я открываю окно, и в этот миг у меня перехватывает дыхание.
На подъездной дорожке возле моей машины стоит Фиби и смотрит на дом. Руки ее сжаты в кулаки. Волосы закрывают ее лицо, но то, как она стоит – очень спокойно и подтянуто, заставляет меня встревожиться. Спустя какое-то время она внезапно разворачивается и уходит прочь. Я могу окликнуть ее через окно, но не делаю этого. Она вернется, и что тогда? Моя собственная рука непроизвольно сжимается в кулак. Как мы докатились до этого – моя старшая сестра и я?
11
«Найт-Найт» не оправдывает надежд.
Подергав ручку задней двери, я еще разок захлопываю ее, чтобы быть уверенной, что она заперта. Я проверила детей, оба спят. Роберт, конечно, тоже спит. В комнатах для гостей – никого. Во всем доме не сплю только я.
Из окна на меня смотрит собственное отражение, лицо наполовину занавешено длинными волосами. На нем читается усталость. Отчаяние. На этот раз я собиралась оставить свет, чтобы побороть нелепое ощущение, что кто-то за мной наблюдает – кому охота бродить по саду во втором часу ночи? – но я не в силах. Опрометью кидаюсь к стене, чтобы нажать на тумблер, и крепко зажмуриваю глаза навстречу удушающей тьме, пока та не поредеет.
Удушающей.
Я возвращаюсь к окну – мое отражение теперь выглядит жалким призраком – и вглядываюсь в темноту. Не вижу никаких огней, облака толстым слоем висят низко над землей, превращая ночь в мистерию. Там никого нет – убеждаю я себя в то же время, как рассудок нашептывает мне, что там может оказаться кто угодно. Хотя, вероятно, все-таки не Фиби. Она даже не подошла бы к парадной двери. Что она делала здесь вечером? Хотела извиниться, но не смогла себя заставить? Я так не думаю. Но это возможно. Быть может, поэтому я не могу уснуть.
Почему же «Найт-Найт» не работает? Почему я не могу спать?
Мое сорокалетие стремительно приближается. Задолго ли до своего перестала спать она?
Я ставлю чайник, чтобы приготовить ромашковый чай. Может, стоит плеснуть туда водки, как предлагала Мишель? Прежде чем отбросить эту мысль, я довольно долго стою перед буфетом с выпивкой, ощущая более сильное искушение, чем должна бы.
Она пила, когда не могла уснуть.
Чайник отключается, я наливаю кипяток в чашку и, пока чай заваривается, вновь бросаю взгляд на заднюю дверь. Она ведь заперта, не так ли? Да, да. Я проверяю еще раз. Это нелепо. Это… я осекаюсь на слове «безумно». Это не безумие. Это просто сбой. Слишком много всего в голове. Быть может, это что-то гормональное? Начало пути к трансформации. Немного повращав головой, я отхлебываю горячий напиток. На часах пять минут третьего. Время подбирается уже ближе к утру понедельника.
В прихожей я снова притормаживаю возле чулана под лестницей, уставившись на дверцу. «Здесь тоже водятся тигры»[5], – проносится у меня в голове, хотя я вообще смутно представляю, что это может означать. Я ставлю кружку на пол – она все еще обжигает ладонь – отодвигаю щеколду и распахиваю дверцу.
Ничего. Ничего, кроме обычного хлама. Резиновые сапоги. Пара старых клюшек для гольфа, которые Роберт у кого-то одолжил, да так и не вернул. Генри Гувер[6], запихнутый внутрь под невообразимым углом. Я вытаскиваю его наружу, но образовавшееся свободное пространство тут же заставляет меня поежиться. Оно выглядит как черная дыра, которая вот-вот тебя засосет и никогда не выпустит. Совсем как в том чулане. Я уже собираюсь захлопнуть дверцу, но, помедлив, пробегаю пальцами по ее деревянной поверхности изнутри. Шершавая, но нетронутая. Никто не царапал ее. Облегчение.
Сейчас – не тогда. И я – не она.
Второе облегчение я испытываю, обнаружив, что мой чай до сих пор не остыл. На этот раз я не зависала здесь. Я направляюсь в свой кабинет и первым делом задергиваю жалюзи – не на что здесь смотреть, прежде чем зажечь настольную лампу. Я быстро набираю сообщение Фиби – прошу прощения за жесткость – и поскорее нажимаю на кнопку, посылая ей эту оливковую ветвь, пока не успела передумать. Потом открываю портфель, достаю свои записи, ноут и диктофон. Мне необходимо отправить несколько писем, так что можно надиктовать их прямо сейчас, чтобы завтра не тратить на них время.
Работа – мой якорь, и через полчаса я уже чувствую себя гораздо спокойнее. Все мысли о ней если еще и не улетучились из моей головы, то уж точно оказались засунуты подальше, в самый пыльный угол. Я погружаюсь в свои заметки по делу, а затем диктую письма, которые потом разошлет Розмари. Когда с этим покончено, на часах почти четыре утра, и мои глаза буквально горят. Несколько минут назад я была в полной уверенности, что еще только три. Время пролетает быстро, когда разрываешь брачные узы.
Я споласкиваю свою кружку и тщательно проверяю, чтобы все на кухне осталось в том же виде, в каком оно было, когда все отправились спать. Никому не нужно знать. Потом, когда в голубеющем предрассветном небе начинают петь птицы, я крадусь наверх и тихонько ныряю в постель рядом с Робертом, мысленно умоляя хотя бы об одном часе сна. Я закрываю глаза и проваливаюсь в небытие.
12
Восемь дней до дня рождения
Спущенную шину я замечаю, только открыв водительскую дверь, которую более не загораживают переросшие розовые кусты. Роберт не выражает особых восторгов от необходимости выйти из дома в шесть утра, чтобы установить запасное колесо, но сделать это приходится. Я наблюдаю за его работой, притворяясь, что запоминаю, как и что нужно делать, и прекрасно сознавая, что любая проблема, имеющая хотя бы отдаленное отношение к механике, всегда будет ставить меня в тупик. Позор для всей феминистской повесточки.
– Кто-то сделал это специально, – резюмирует Роберт. – Посмотри сюда.
Я вижу повреждение. Он прав. Порез слишком ровный.
– Но зачем? Кому это понадобилось?
– Держу пари, это те детишки, что вечно шляются вокруг крикетной площадки. Мишель говорит, это кучка настоящих маргиналов. По крайней мере, шина спустилась, пока ты была дома. Серьезного вреда они не нанесли.
Серьезного вреда они не нанесли. Конечно, не ему же предстояло сесть за руль.
– Мне казалось, ты собирался настроить камеры, чтобы наблюдение велось и
