Черное дерево - Мерседес Рон
– Эй! – крикнул Маркус с другого конца палубы. – Иди сюда! Этим утром мы вышли в море на катамаране. Мы находились в открытом море уже больше сорока минут, и пришлось признать, что я восхищена и чудесным пейзажем, и умением Маркуса управлять лодкой. Я была в полном восторге.
Так продолжалось, пока он не окликнул меня и не потянул за плечо. Я оказалась перед ним, сжимая в руках деревянный штурвал.
– Чувствуешь, какая тяга?
Я кивнула, с усилием удерживая штурвал.
Стоя у меня за спиной, Маркус положил руку мне на талию, чтобы удержать в одном положении относительно штурвала, и все мое тело напряглось от этого прикосновения.
Вот уже больше двух недель я жила в его доме. И все это время он вел себя как истинный джентльмен, порой мне казалось, что я общаюсь с собственным братом-близнецом, а вовсе не с заклятым врагом, который однажды хотел причинить мне боль.
– Видишь вон ту точку вдали? – прошептал он мне на ухо. – Это Африка, – серьезно добавил он и тут же расхохотался.
Я не смогла сдержать улыбки.
– Постой! – воскликнул он, широко распахнув голубые глаза. – Ты что, в самом деле улыбнулась?
Я нахмурилась и отвернулась.
– Марфиль Кортес снова улыбается! Кто бы мог подумать! Похоже, я все делаю правильно. Он резко развернул меня лицом к себе и прижал к груди.
Я вновь стала серьезной. А он ведь все тот же, что и раньше.
– Ты не должен был причинять мне боль, – сказала я. – Если бы ты тогда этого не сделал, я бы каждый день, каждый час дарила тебе улыбки.
Маркус медленно кивнул. Его смех, повисший в воздухе, был тут же унесен ветром с моря, а голубые глаза потемнели, словно океан.
– Твое присутствие успокаивает моего внутреннего зверя, – сказал он.
Я вспомнила, что сказала мне Ника, на что она намекала, и у меня мурашки пошли по коже.
– Может, вернемся? – спросила я, снова повернувшись к нему спиной и направляясь к бежевым креслам на носу. – У меня кружится голова.
Маркус нахмурился, но все же кивнул.
Вскоре мы вернулись домой, и я, утомленная плаванием и воем ветра, извинилась и удалилась в свою комнату.
Три дня спустя танцкласс был готов. Пол был выложен специальным нескользящим покрытием, станок укреплен вдоль стены напротив окна с видом на море, а всю противоположную стену занимала самая современная музыкальная техника.
– Тебе нравится? – спросил Маркус.
Мы были одни. Должно быть, горничные только что здесь убрали и удалились: все сияло чистотой.
Пол был таким чистым, что мы видели в нем свои отражения.
– Почему ты это делаешь? – не удержалась от вопроса я.
Он пожал плечами.
– Наверное, потому что могу? – просто ответил он.
Я отвернулась. Ясное дело, он должен был ответить что-то легкомысленное.
– Потому что, хоть ты в это и не веришь, мне приятно видеть, как у тебя загораются глаза, когда ты радуешься… – добавил он, приближаясь.
Его слова не на шутку меня смутили. Я уставилась на него, растерянно моргая.
– А еще я надеюсь, что ты все же посмотришь на меня другими глазами.
Он подошел ко мне, и его рука зависла в воздухе. Не сводя с меня глаз, он нежно погладил меня по щеке.
– Потому что я забочусь о том, что для меня важно.
Это ложь, я не была для него важна.
Я не могла допустить, чтобы он снова прикасался ко мне. Попыталась вырваться, но он крепко схватил меня за плечо.
– Потому что ты напоминаешь твою мать…
От этих слов я застыла.
– Я был слишком молод, когда познакомился, с ней, но безумно влюбился, просто потерял голову. Я уже не верил, что снова встречу такую красавицу, пока не познакомился с тобой.
– Ты часто с ней виделся? – спросила я, стараясь казаться спокойной и решив использовать эту золотую возможность.
Маркус отвернулся к окну, а затем пристально посмотрел на меня.
– Вообще-то, не слишком часто, – признался он.
Он лгал. Я это точно знала.
– Какой она была? – снова не удержалась я от вопроса.
Отец никогда не рассказывал мне о маме, но говорил, что причинил ей много зла… А мне так хотелось узнать о ней побольше. Я подозревала, что семейство Козелов имеет какое-то отношение к тому, что моя мать покинула родину, бросила балет, бросила все… И я не могла упустить возможность узнать о ней хоть что-нибудь.
– Она была веселой и беззаботной, – сказал он, вглядываясь в мое лицо, словно надеялся найти в нем знакомые черты. – Она была непревзойденной балериной. Когда я познакомился с ней в доме моих родителей, она еще неважно говорила по-английски, но мы без проблем понимали друг друга.
– Это твои родители познакомили ее с моим отцом? – спросила я.
Он молча кивнул, и по его глазам я поняла, что он чего-то недоговаривает.
– В те времена твой отец был, можно сказать, мечтой любой женщины: привлекательным, могущественным, обаятельным, весь мир лежал у его ног.
Он продолжал говорить, отвернувшись от меня к окну и глядя на море.
– Она была без ума от него. В то время мой отец был меценатом, а мама обожала балет, и наша семья жертвовала огромные суммы Большому театру. А твоя мама стала для моих родителей кем-то вроде крестницы, и они делали все, чтобы она ни в чем не нуждалась, чтобы могла танцевать на сцене, но…
Неужели это правда?
– Мой отец запретил ей танцевать?
Маркус повернулся ко мне.
– Не знаю, уместно ли здесь слово «запретил», но она настолько потеряла голову от любви к нему, что бросила танцы и все остальное, что не имело к нему отношения.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я раздумывала над его словами: может быть, несколько минут, а может, долгие часы. Наконец, он ушел, оставив меня в одиночестве и произнеся перед уходом лишь одну фразу:
– Со мной ты всегда сможешь танцевать.
Эти слова, хоть и произнесенные врагом, помогли мне почувствовать себя лучше…
Прошло уже три недели моего заточения, и с каждым днем я все больше замыкалась в себе. Я почти ничего не знала о внешнем мире, и тот единственный разговор с Лайамом, когда я уговорила Нику дать мне телефон, оказался тяжелым, горестным и печальным, потому что Тами явно собиралась в Лондон, а я не могла сказать ему, ни когда она вернется, ни что происходит в моей жизни. Я не хотела ему врать, а потому решила, что лучше выждать какое-то время, пока нельзя рассказать правду.
С сестрой я даже не пыталась поговорить,
