Жак Робер - Кто-то за дверью
- То есть как?
- Ну, я хочу сказать: сохранили ли вы умение писать, несмотря на амнезию?
- Полагаю, что сохранил, поскольку я не забыл речь.
- Тогда садитесь на мое место,- говорю я, вставая.- Вот вам блокнот, вот ручка.
Улисс усаживается за стол.
- Что писать? - спрашивает он, хватаясь за ручку и глядя на меня, как прилежный ученик.
- Все равно что. Или нет, пожалуй. Пишите: "Любовь моя". Мы сравним с письмом.
Судорожно сжав пальцами ручку, он начинает писать и медленно бормочет:
- Любовь... моя...
Я забираю у него листок и сравниваю оба почерка.
Они не имеют ничего общего, и Улиссу, который смотрит со своего места, вытягивая шею, словно жираф, прекрасно это видно.
- Ладно! Значит, меня зовут не Поль,- со злостью произносит он.- И я никогда не писал этого письма!
Я немедленно возражаю:
- Напротив, напротив, вы очень даже могли его написать!
Он смотрит на меня, ничего не понимая. Разница в почерках не так уж важна, объясняю я ему. Его почерк мог измениться вследствие несчастного случая, который с ним произошел.
- Взгляните на то, что вы сейчас написали. Не скажешь, что это нормальный почерк. Будто ребенок писал.. Покажите-ка руки!
Он вытягивает перед собой свои красивые руки и словно впервые их видит.
- У вас очень тонкие пальцы,- говорю я.- Это не руки человека, занимающегося физическим трудом, нет! Раньше у вас наверняка был другой почерк.
- Но в таком случае,- замечает он,- если я автор письма, как же оно очутилось у меня? В моем чемодане? Оно должно было остаться у адресата?
Замечание по существу. Я в раздумье почесываю подбородок.
- Разумеется. Но надо полагать, вы получили его назад. Согласитесь, тут нет ничего невозможного. Вы могли повидаться с этой женщиной и забрать у нее свое письмо.
Он снова погружается в задумчивость.
- С этой светловолосой женщиной, да? Но послушайте, ведь у меня обручальное кольцо. Значит, это, возможно, моя жена?
Он смотрит на меня застывшим взглядом. Кажется, эта мысль пришлась ему по душе.
- Или любовница...- говорю я и добавляю, снова вернувшись к письму: Любопытно, оно написано в Лондоне, 3 марта.
- То есть за несколько дней до самоубийства неизвестной женщины в Ньюхавене.
- По-моему, тут вовсю кипят страсти! - говорю я, бегло просматривая письмо.
- Тогда это, скорее, моя любовница...
Такое замечание из уст Улисса кажется мне чересчур тонким.
- Вот, слушайте... "Любовь моя, я не в силах дольше ждать. Ты придешь, и наши плечи соприкоснуться, наши руки, наши губы..."
Вижу, как у Улисса судорожно сжимаются кулаки.
- Разве можно любить до такой степени и не помнить об этом? - глухо произносит он.
Я продолжаю читать:
- "Я снял для нас комнату в маленькой, старинной, прелестной гостинице. Из ее окон видна Темза. Мне кажется, прошли месяцы с тех пор, как я покинул Париж..."
- Значит, я все-таки жил в Париже,- отмечает Улисс.- О чем говорит и костюм.
- "Я со всей силой ощущаю, что в моей жизни наступил перелом. Меня не покидает чувство уверенности. Уверенности прежде всего в том, что с этих пор ничто не сможет нас разлучить. Милая, мы не должны никогда больше говорить друг другу "прощай". Каждый раз ты словно умираешь для меня, и я поистине предпочитаю твою смерть, чем знать, что тм в объятиях другого..."
- Другого,- вздрогнув, повторяет Улисс.
- "Я люблю тебя, моя страсть, моя плоть, моя нежность..." И' подписано1- "Поль".
В комнате становится тихо, как в церкви. От этих страстных слов нас будто пронизало током.
- Что все это значит? - громко вопрошает вдруг Улисс.- Кто этот "другой"? Неужели эти безумные слова писал я?
- Веля верить письму, вы в самом деле были очень влюблены.
- И она умерла, эта женщина, которую я любил?
- По правде говоря, я и сам не могу в это поверить.
- Она, значит, покончила с собой? Бросилась вниз со скалы? Но почему? Ведь я обещал сделать ее счастливой!
- Возможно тот, другой...
- Другой? - кричит Улисс.- Муж? Я воздел руки к небу.
- Муж! Муж ли? Нам ничего неизвестно. Мы вынуждены ограничиться гипотезами.
Неожиданно я воодушевляюсь и с убежденностью, изумляющей меня самого, говорю:
- В самом деле, странно, это напоминает мне мои романы! Когда я вначале иду на ощупь, выбирая из нескольких возможных направлений. И потом вдруг все разрешается само собой... И с вами будет так же, вот увидите!
Улисс качает головой.
- Будет ля? Уж и не знаю...
- Да, да, надо искать! Надо проявить упорстве? Знаете, у меня есть опыт.
- Знаю, это ваша профессия,- с горечью замечает Улисс.- Можно даже подумать, что вас это расследование забавляет.
- Не забавляет. Оно захватило меня целиком!
И тут в наших отношениях происходит поворот. На мой радостный возглас Улисс реагирует резко отрицательно. Впервые он восстает и оказывает сопротивление.
- Ну а меня,- визжит он,- меня эта игра изматывает. Потому что, в конечном счете, игрушка - это я! Ваша игрушка!
Может, оп понял? Нет, не думаю. Это звериный инстинкт каким-то образом наводит его на след. Исключено, чтоб он мог догадаться, что руководит мною в действительности.
- Кукла - вот что я такое! - продолжает он в ярости.- Петрушка, на которого примеряют пиджаки, костюмы! И заставляют играть роли! Толкают влево, вправо и смотрят, что из этого получится! А потом вы наконец решитесь! Выберете то, что покажется вам наилучшим.
- Я? Я абсолютно ничего не решаю,- говорю я сухо.- Решает чемодан!
- Чемодан? - стонет он.- Мне почему-то хочется его закрыть, этот чемодан! Он заставляет меня думать о кровавом сундуке: открываешь его, а там внутри - мертвая женщина.
Я покачиваю головой е видом старого мудреца.
- Знаете ли, в прошлом каждого человека есть покойники и покойницы.
Вдруг он начинает крушиться по комнате, размахивая руками.
- Да, вот только эта... эта покойница, не знаю почему, внушает мне страх.
Он смотрит по очереди на все двери, которые есть в комнате, словно попал в ловушку. Я пугаюсь: он в таком состоянии, что может ускользнуть от меня. Но нет, он устремляется прямо к той яме, которая и была для него вырыта.
- Знаете, что петрушка сделает теперь? - скрипуче произносит он.Примерит брюки!
Я готов его расцеловать! Бедняга, он мнит себя хитрецом! Взяв брюки от костюма, которые я перекинул через спинку кресла, он бросает мне с плутоватым видом:
- Потому что в конце концов этот чемодан... Пиджак, ладно, он мне подходит. Но с пиджаками всегда проще. А вот брюки, особенно, сшитые по мерке... Выть может, выяснится, что брюки вовсе не мои!
- Можно подумать, что вы надеетесь на это,- мягко замечаю я.
Неожиданно весь его гнев проходит.
- В какой-то степени это так,- признается он.- Мне не нравится письмо.
С брюками в руках он направляется в свою комнату, а я бросаю взгляд на чемодан, который так и стоит раскрытый посреди гостиной.
- Э, да в чемодане еще что-то есть!
Он останавливается, вяло поворачивается ко мне.
- Что именно? - спрашивает он устало.
- По-моему, это магнитофонная пленка.- Я достаю со дна чемодана коричневую катушку.- Вам известно, что такое магнитофон? С его помощью записывают голоса. Значит, пленка может оказаться очень важной. Хотите прослушать' У меня есть магнитофон.
На этот раз лицо Улисса ничего не выражает, а голос звучит бесстрастно.
- Если вы настаиваете,- говорит он. И добавляет, поднимая глаза к небу: - Что еще меня ожидает?
- Быть может, истина.
ГЛАВА 5
Он ушел в свою комнату примерять брюки, а я пока вытащил магнитофон, чтобы прослушать пленку.
В течение нескольких мгновений катушка вращается беззвучно, потом слышатся звуки рояля. "Первая арабеска" Дебюсси. Отличная запись.
Поскольку Улисс оставил дверь своей комнаты приоткрытой, я кричу:
- Вы слышите?
- Да, это рояль.
Смотри-ка, он не забыл рояль. Впрочем, я заметил, что он не забыл множество вещей. Но, правду сказать, амнезия - явление очень странное. Память исчезает не полностью. Она словно вершит отбор, отбрасывая то, что ее мучает или раздражает.
- Ну, как брюки?
- Еще минутку.
Сажусь в кресло и продолжаю с наслаждением слушать запись. Я обожаю Дебюсси. Это изобретатель джаза, а никто об этом не знает. Как раз в "Первой арабеске" есть синкопированная фраза - чисто блюзовый пассаж.
Однако я тут же встаю, мне не терпится узнать результат примерки.
- Так что же с брюками?
Проходит несколько секунд, затем слышу голос Улисса, невеселый его голос, в котором я различаю даже легкий оттенок грусти.
- Они сидят на мне идеально... У меня был прекрасный портной.
Я ликую вслух, не сдерживая эмоций.
- Значит, чемодан действительно ваш! И светловолосая женщина - это женщина из вашей жизни. Выть может, она любила музыку. Да, несомненно любила. Она любила Дебюсси. Я очень хорошо ее себе представляю: в Лондоне, в этой маленькой гостинице на берегу Темзы. При условии, конечно, что она смогла соединиться с Полем. С этим Полем из письма. Вы слышите меня, эй, Улисс?
