Жак Робер - Кто-то за дверью

- Ведь в кармане вашего плаща лежит револьвер, вам это известно, не так ли?

- Да, известно,- произносит он тихо.

- Вчера вечером вы заявили мне, что ваши карманы пусты, но знали про револьвер?

- Да, знал,- шепчет он.

- Значит, вы мне солгали? ~ Да.

- Почему?

Он оборачивается ко мне с залитым краской лицом и храбро встречает мой взгляд.

- Поставьте себя на мое место! Я действительно обнаружил этот револьвер у себя в плаще, выходя с морского вокзала. Разумеется, я понятия не имел, откуда он взялся. Позднее, укрывшись у вас посреди ночи, при известных вам обстоятельствах, мне трудно было признаться, что я вооружен.

- Вы думали, что я могу позвать полицию? - спрашиваю, пристально глядя на него.

- Вы могли это сделать. У вас есть телефон. Это первое, что я увидел, когда вошел: телефонный аппарат у вас на столе.

Он бросает взгляд на белый телефон, который и в самом деле просто нельзя не заметить. Белый телефон - это затея Пюс, она видела такие в декорациях бульварных пьесок, до которых столь падка.

Тем временем я не отрываю от Улисса испытующего взгляда. Так мог бы, наверное, смотреть полицейский.

- А вам было бы неприятно, если б я вызвал полицию?

- Да, конечно, знаете, без документов чувствуешь себя не очень-то спокойно.

Он сопротивляется, и мне это сопротивление не нравится. Я предпочитаю, чтобы он в растерянности крутился вокруг меня, тогда мне гораздо легче набросить на него лассо.

- Возьмите, я возвращаю вам ее,- протягиваю Улиссу обойму и, выждав две-три секунды, бросаю ему в лицо: - Но имейте в виду, что одной пули не хватает.

Вижу, как он бледнеет.

- Не хватает одной пули?

- Можете проверить.

Он вертит обойму в руках, волнуясь, внимательно ее рассматривает.

- Этого я не знал, клянусь вам,- шепчет он.- Когда я нашел револьвер, я не стал разбирать его, тратить время. Но скажите, если одной пули не хватает...

- Все можно предположить.

- Думаете, я выстрелил в Поля?

- Вполне может быть.

- Но тогда, если я в него выстрелил, как же получается, что он меня ударил?

- Вы могли попросту промахнуться.

- Да, действительно,- он качает головой.

- А если вы промахнулись, можно прекрасно себе представить, что уж он-то готов был вас прикончить!

- Да, разумеется.

Он снова поворачивается ко мне спиной и медленно идет к письменному столу, на котором мы чуть раньше разложили фотографии. Он берет их в руки и разглядывает одну за другой.

- Боже, как она была прекрасна! - вырывается у него стон.- И я жил с ней счастливо и спокойно! Но явился этот человек и все разрушил! Уничтожил! Он убил ее, а меня превратил в живой труп!

Стон переходит в рычание. Его гнев нарастает, как грохот копыт приближающегося галопом коня. Криком, рвущим горло, вырываются слова:

- Ах! Неудивительно, что одной пули не хватает!

У меня возникает желание усесться в свое рабочее кресло, как в кресло партера, и наслаждаться спектаклем, наблюдать за перевоплощением актера, вжившегося в свою роль. Но момент для этого еще не наступил. Терпение! Надо усугубить процесс превращения. Пусть произойдет полная идентификация, пусть волна ярости смоет последние барьеры в этом несчастном рассудке.

Бесшумно подхожу к магнитофону, нажимаю кнопку. И вновь несутся кристально чистые звуки рояля. Последние такты "Арабески". И тишина, наступившая вслед за этим,- это особая тишина, дрожащие звуки которой слышны только душе.

Почему, господи, мой мир не может свестись к этому немому волшебству? На мгновение я испытываю соблазн избавиться от монстров, затолкать их назад, в глубину зловонных логовищ, откуда они были извлечены колдовскими чарами черного чемодана. Но нет, процесс должен неумолимо развиваться дальше. И в итоге я преодолеваю слабость, которая, быть может, свойственна всем искусным полководцам в минуту, когда задуманная операция близится к успешному завершению.

Магнитофонная катушка продолжает вращаться, не воспроизводя никаких звуков, кроме тихого шороха.

- Может, на этой пленке записана только музыка,- говорит Улисс откуда-то из глубины комнаты, он спрятался там, словно в укрытии

Не успел он закончить фразу, как раздался женский голос, да так громко, что мне пришлось уменьшить звук:

"...Дай-ка, милый, я попробую! Рискну! Ой, как интересно! А микрофона я боюсь!"

Слышится смех, прелестный смех юной женщины. Затем она добавляет: "Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле..."

Я выключаю звук, потому что Улисс кидается ко мне с вытаращенными глазами.

- Вы думаете, это она? - кричит он, задыхаясь.- Ее голос, а она мертва! Она здесь - веселая, живая. И в то же время она лежит где-то там, в земле... Моя жена... моя жена! О, как ужасно! Смогу ли я все это перенести!

Он тяжело дышит и на самом деле внушает мне в этот момент жалость.

- Хотите, мы выключим магнитофон? - спрашиваю я мягко.

- Нет, я хочу слышать! - запальчиво произносит он.- Возможно, она обращается ко мне, ко мне, мосье!.. Продолжим, прошу вас!

Я перематываю пленку, чтобы вновь услышать начало записи, затем включаю звук.

- "...как интересно! А микрофона я боюсь!.. Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле: "Твое тело, обжигающее, словно пламя..."

Она начинает декламировать, но тут же голос снова звучит нормально она объясняет:

- - "Мое любимое стихотворение. Оно о стольком напоминает! Отейль... это было в самом начале, помнишь? Ну, я начинаю!"

Звучит стихотворение:

"Твое тело, обжигающее, словно пламя,

Твое тело, влекущее, словно море,

Твое тело, костер и корабль,

Оно - вода и огонь,

Питающие мою боль.

А я - мореплаватель,

Засыпающий

На дне твоей нежности,

Когда, еще задыхаясь,

Припадаю к тебе

На исходе наших ночей

И пью твое золото и твою тайну,

Не слыша утреннюю птицу,

Околдовавшую Отейль.

Париж, 3 июня, 1960 года".

Пауза. И голос с лукавством произносит: "Видишь, я помню даже дату!"

Потом наступает тишина. Тишина, в которой таится нечто ужасное, ибо кажется, что голос умолк навсегда. Еще некоторое время катушка вращается беззвучно, и я окончательно останавливаю пленку в полной уверенности, что она выдала все свои секреты.

- 3 июня 1960 года! - говорит Улисс.- Вы слышали, 3 июня тысяча девятьсот шестидесятого!

- Ну и что?

- А то, что она, само собой разумеется, обращается ко мне! Тысяча девятьсот шестидесятый - это семь лет назад. Тот, другой, Поль, наверняка еще не появился в ее жизни. Значит, она разговаривает со мной. Со мной, своим мужем. Сколько теплоты, какое доверие между нами! И страсть! Ах, как это все жестоко!

Он мечется по комнате с безумным видом. Мне кажется, еще немного, и с ним случится нервный припадок. Я прошу его успокоиться, но знаю, что все мои уговоры бесполезны. Он дошел до той степени возбуждения, когда остаешься глух к доводам разума. И меня восхищает процесс, совершившийся в его рассудке. Какая перемена произошла с тем потерянным существом, которое постучалось накануне в мою дверь!

Он все бродит по комнате, словно пьяный, и я уже с трудом разбираю его бормотание:

- Но кто же он, этот человек? Человек, который все разрушил? Надо непременно узнать! Я должен его найти!

Последние слова прозвучали громко и отчетливо.

- Почему вы хотите его найти? - интересуюсь я.

- Вы еще спрашиваете? Этого вора! Убийцу! Может, он и ускользнул от меня на пароходе, но в следующий раз...

Он не заканчивает фразу, но его потемневший взгляд ясно говорит о том, на какие крайности он способен.

- Вы с ума сошли! - говорю я ему.

- А вы, вы бы его пощадили?

- Речь не обо мне. Вы городите вздор. Я понимаю ваш гнев, понимаю даже ваше желание отомстить. Но есть же другие способы. Законные.

Я очень нравлюсь себе в этой роли - сдерживаю, регулирую. Кажется, я слышу собственный голос, будто он записан на пленку, наслаждаюсь его плавными модуляциями, которые прекрасно сочетаются с моим по-отечески строгим тоном.

- В конце концов,- говорю я еще,- он убийца. Он должен предстать перед судом. Вы можете потребовать расследования.

- Его оправдают! - зло бросает Улисс.

- Не говорите глупостей!

- Это убийство на почве ревности. Он отделается несколькими годами тюрьмы. О, это слишком мягкое наказание!

- А вы что хотите?

Он обращает ко мне свой взгляд, взгляд раненого животного, и выкрикивает:

- Его жизнь! Его жизнь за жизнь Франсуазы! Великолепная реплика!

Ну что ж, теперь мы недалеки от цели! Однако наступил подходящий момент заставить говорить в полный голос мудрость. Надо сделать вид, будто я хочу удержать эту руку, которая жаждет взяться за оружие, ибо мне ясно: чем больше я стану ее удерживать, тем воинственней она будет. И, наконец, Улисс ни на секунду не должен догадаться, что я на его стороне. Если он почувствует, что я его подстрекаю, это неминуемо пробудит в нем недоверие.

Я говорю ему, что если он не обуздает свою жажду мести, то в свою очередь станет убийцей, подсудимым, осужденным.