Барбара Гордон - Польский детектив
Чтобы избежать формального обыска, он попросил разрешения просмотреть бумаги, оставшиеся после убитого.
— У меня нет ключа, — заявила женщина. — Ключ от своего ящика он всегда носил с собой.
Поручик вынул из кармана связку ключей в металлическом чехле.
— Который?
Она сама подобрала ключ. Бумаг в ящике было немного. Но и не так уж мало. Перебирая их, поручик равнодушно откладывал в сторону договоры о найме квартиры, квитанции об уплате за услуги, школьные свидетельства дочери, хранившиеся в плотном, хорошей бумаги конверте, редкие письма от жены, написанные, когда она уезжала отдыхать. Левандовский потерял было надежду, что найдет хоть что-нибудь, что сможет стать путеводной нитью. Как вдруг на самом дне ящика он наткнулся на белый, слегка пожелтевший конверт, в котором лежала немецкая «кеннкарте», гитлеровское удостоверение личности времен оккупации. Три серые странички. Имя, фамилия: Анджей Кожух. Дата рождения та же, что в паспорте: 1915 год. Место рождения, выдачи документа и жительства Анджея Кожуха одно и то же — город Б. Город Б.! Левандовский хорошо знал географию страны, даже довоенную. Ведь столько довоенных драм и дел перенеслись в наше время, и их финал разыгрывается теперь в милицейских расследованиях и документах! Сколько людей еще помнит, что происходило до войны в маленьком городке Б.? Где эти люди сейчас?
Первый след прошлого — «кеннкарте» — Левандовский спрятал в карман.
* * *Первый след! Но с кем бы потом ни беседовал поручик, никто ему не помог. После каждого разговора он долго всматривался в снимок на оккупационном документе. Лицо было моложе на двадцать, а то и больше лет по сравнению с тем, которое он увидел в 315-м номере гостиницы «Сьвит», а волосы — точно такие же. Точно так же причесаны, такие же густые — и на снимке времен оккупации, и на снимке в паспорте, и в парике, хотя и сделанном заново театральным парикмахером, однако по желанию Кожуха в точности воспроизводящем старый парик. «Итак, можно предполагать, — рассуждал Левандовский, — что уже тогда, с помощью парика, Кожух изменил свою внешность. Кто знал его настоящее лицо? Кто кроме убийцы?»
Среди служащих дирекции машиностроительного завода поручик не нашел такого человека.
Начальник отдела, в котором работал Кожух, отзывался о нем очень положительно: незаметный, тихий, спокойный, очень добросовестный работник, выполнявший все более ответственные задания. Левандовский без труда расшифровал подтекст такой прекрасной характеристики: Кожух умел слушать, а возражения, если они у него возникали, держал при себе. Сослуживцы были крайне изумлены. Конфликт, достигший такой остроты, разрешившийся убийством, абсолютно не подходил, на их взгляд, к тому Анджею Кожуху, с которым они проработали много лет. Кожух мог погибнуть от несчастного случая — это вполне естественно, но что Кожух восстановил кого-то против себя — это не укладывалось в их сознании. Кожух не сплетничал, не интересовался личной жизнью сослуживцев. Порой они даже удивлялись и за глаза называли его бирюком. А дома? Дома никто у него не бывал. «Его жена дорого берет, такая портниха нам не по карману», — с оттенком обиды и зависти говорили сослуживцы. Сам он, однако, не был элегантным мужчиной и выглядел, как старый холостяк. Кожух вносил свою долю, когда они покупали друг другу подарки на день рождения, но домой он никогда ни к кому не ходил. Иной раз, правда, забегал в соседний бар выпить кружку пива. Есть несколько человек, с которыми он пил пиво. Один из таких любителей выразился образно: «Он гнулся, как тростник, каждому поддакивал, никому не противоречил». — «Уж слишком он был вежливый, до приторности! — сообщила Левандовскому сослуживица Кожуха, сидевшая с ним когда-то в одной комнате. — Мужчине положено иметь определенный взгляд на вещи, прикрикнуть, когда потребуется, настаивать на своем. А этот… Если нам случалось поссориться, он никогда не вставал на чью-нибудь сторону. И только улыбался, когда я ему говорила, что у него нет собственного мнения даже о погоде. Просто невозможно себе представить, чтобы такого человека убили!»
«Что вы можете сказать относительно краж на вашем предприятии?» — выспрашивал Левандовский у директора. Тот пожимал плечами: «Вы требуете от меня невозможного, добиваетесь показаний о кражах, про которые мне самому ничего не известно. Если бы я что-нибудь знал, у другого вашего сотрудника куда раньше было бы работы по горло». — «А махинации при поставках? Взятки?» — «Не исключены ни воровство, ни махинации, но, как показывает опыт, хищения обычно имеют место в торговле товарами широкого, массового спроса. А что у нас можно украсть? Станок? Вагон? Взятки за прием некачественного сырья? Взяточники — люди расчетливые. Левый заработок? С удовольствием. Убийство? Думаю, что на это они не пойдут».
Кто знал, что Кожух в середине января поехал на попутной машине, вместо того чтобы, как всегда, ехать в командировку на поезде? Кто, кроме водителя? Референт директора признался без каких-либо уверток: «Дело было так, пан поручик… Кожух пригласил меня в бар и спросил, может ли он воспользоваться случаем и поехать с шофером, который завтра поведет в порт „Нису“. Я согласился. Есть место, пусть едет. Только велел ему пометить в командировочном удостоверении, что он ехал на служебной машине…
Прошлое?
Об этом никто ничего не знал. В отделе кадров поручик листал анкеты и документы Кожуха. Кто его принимал на работу? Все перерыли и не нашли следа. С тех пор трижды проводилась реорганизация отдела снабжения и сбыта. Сменились четыре генеральных директора. В его личном деле не хватало первоначальных документов. Кожух не отличался словоохотливостью, документы пропали, прошлое отрезано от настоящего. Анкеты однообразные: родился в Б., там же окончил среднюю школу. До войны не принадлежал ни к какой организации. В Сопротивлении не участвовал. Не участвовал? В анкете писал одно, а жене говорил другое? Вспоминал о партизанском отряде, о событиях, завершившихся трагическими потерями, а здесь черным по белому: нет. Трещина. Анкета становится подробнее в части, касающейся послевоенных лет. В 1946 году Кожух уже проживает в Познани, в 1947 году приступает к работе на этом заводе. Документа, на основании которого его оформили на работу, нет. Тогда принимали на работу столько народа! Принимали каждого, кто хотел.
Итак, никаких данных…
Есть еще одно место, где хранятся документы, — паспортный стол. Там бумаги не пропадают. Поручику дали тощую папку. Фотографии? Левандовский разложил бумаги рядком на столе и смотрел на них, машинально переводя взгляд с документа на документ, с „кеннкарте“ на бланк, содержащий анкетные данные. На „кеннкарте“ — отпечатки пальцев и на бланке в паспортном столе — отпечатки пальцев. Как вдруг…
Поручик вскрикнул. Работник архива подал ему увеличительное стекло. То, что поручик заметил невооруженным глазом, подтвердилось: отпечатки пальцев были неодинаковые. Отпечатки пальцев Анджея Кожуха, 1915 года рождения, уроженца города Б., оставленные на оккупационном документе, отличались от отпечатков пальцев человека с той же фамилией и той же датой рождения, получившего семь лет назад паспорт в милиции. Какие же из них были отпечатками пальцев мужчины, убитого ударом кинжала прямо в сердце?
* * *Майор Кедровский вызвал всех своих сотрудников. „Левандовский сделал в Познани сенсационное открытие. Начнем с основных фактов, установленных нами тут, на месте“, — так начал майор совещание.
Чьи отпечатки, чьи следы обнаружены в комнате? Огромное количество. Отпечатки пальцев прежних жильцов этого номера, прекрасно сохранившиеся на небрежно вытертой мебели. Старые отпечатки под новыми. Горничных — идентифицированы. Грычера из воеводской газеты — идентифицированы. Служащего судоверфи Познанского — идентифицированы. Доктора Смоленского — идентифицированы. Жены, даже не подозревавшей, с какой целью Левандовский, представляясь, протянул карточку, тоже идентифицированы. Отпечатки самого Кожуха остались повсюду. И еще одни — очень свежие, на столе и на кресле, — неидентифицированные. Неизвестного, условно названного мужчиной со шрамом на носу. Так можно предполагать, хотя и нельзя утверждать с полной уверенностью.
Никаких отпечатков нет ни на кинжале, ни на парике.
Алиби? У персонала гостиницы, работавшего в вечернюю смену, нет никакого алиби. Но нет и никаких мотивов убийства. Милиция не может исключить виновности этих людей, однако доказательств их вины у нее нет. Грычер дежурил по редакции. Редакция недалеко от гостиницы. Он мог выйти на четверть часа и вернуться так, что никто этого не заметил. Вечером в вестибюле гостиницы толчется столько народа, что кто угодно может незаметно подняться по лестнице и через несколько минут выйти на улицу. Все его видели и никто не запомнил. Алиби у Грычера шаткое. Но опять же — никаких мотивов. Кажется, они действительно познакомились только в больнице. Однако не исключено, что были знакомы и раньше. Кожух много лет ездил сюда в командировки. Грычер постоянно живет в этом городе. Познанский? Алиби как будто не вызывает сомнений. Навестив Кожуха в гостинице, он поехал домой, на дальнюю окраину. Его жена справляла именины, были гости — соседи, родня. Гостей допросили. Познанский никуда не отлучался, разве что все они сговорились. А если он все же сумел незаметно съездить на несколько минут в город? Возможно, но только на машине, и то потребовалось бы довольно много времени. Доктор Смоленский? Алиби нет. Живет он один, поблизости от гостиницы. Жена бросила его несколько месяцев назад. Отсутствие алиби зачастую лучше всякого алиби. Вот именно! Сплошные вопросы, никаких ответов. По-прежнему не хватает четвертого…
