Барбара Гордон - Польский детектив
— Вы знали Анджея Кожуха? — спросил он красивую элегантную брюнетку. Левандовский пришел к ней утром, когда она была одна дома. Поручик заметил, как взволновало ее это имя.
— А вы его знали? — ответила она вопросом на вопрос.
— Я его не знал. Но нам хотелось бы узнать о нем как можно больше.
— Столько лет спустя? — удивилась женщина. — Это скорее могло бы заинтересовать историков…
— Историков? — поморщился поручик. — Историкам принадлежит прошлое, судьбами живых занимаемся мы. Еще две недели назад пан Анджей Кожух…
— Анджей?! Он жив? Где он? — она вся озарилась внутренним светом. — Где же он? Где? Анджей…
— В Познани, он жил там с 1947 года. — Левандовский уже понял, что его опять постигла неудача.
— Он жив — и не попытался разыскать меня? Это невозможно!
Без лишних слов он положил перед ней паспорт Анджея Кожуха, выданный в Познани в 1953 году.
Она взглянула. Прочла имя и фамилию. И, успокоившись, подняла глаза на гостя:
— Конечно, это недоразумение. Этот человек даже отдаленно не напоминает Анджея.
— А этот? — Левандовский протянул ей „кеннкарте“ — документ, выданный в 1942 году жителю Остланда Анджею Кожуху 1915 года рождения.
Она взяла „кеннкарте“ в руки. Внимательно присмотрелась к оккупационному документу.
— У нас у всех были такие „кеннкарте“. Возможно, что это „кеннкарте“ Анджея. Все совпадает, даже адрес. Он приехал из Львова летом сорок первого. Мы очень дружили. Он был старше меня. Мы вместе участвовали в Сопротивлении. Анджея арестовали в 1943 году, гестаповцы увезли его в Станиславскую, там он сидел в тюрьме и там его убили. А это, — она постучала пальцем по фотографиям на обоих документах, — вовсе не Анджей! Это совсем другой человек.
— Вы в этом вполне уверены?
— В том, что Анджея убили? Сколько я ночей тогда проплакала! Мне было восемнадцать лет. Я не верила в его смерть. Я сходила с ума. Это не Анджей. Посмотрите! — она открыла ящик письменного стола, вынула папку, среди множества писем и фотоснимков отыскала карточку. Молодой человек в расстегнутой рубашке сидел в лесу на пеньке, стоящая сзади девушка держалась сзади за его плечи. Левандовский узнал в ней свою собеседницу.
— Вот Анджей незадолго до ареста.
Достаточно было одного взгляда: убитый в гостинице „Сьвит“ муж познаньской портнихи, служащий машиностроительного завода, не был Анджеем Кожухом из города Б. на реке Скрипе.
* * *— Простите, что я отнимаю у вас время, — начал Левандовский, представляясь адвокату. И, поскольку говорил с юристом, сразу перешел к сути дела: — Вы знакомы с пани Фигур?
— Фигур? Женой врача?
— В студенческие годы Ева Жвано…
— Вот именно, в студенческие годы мы были знакомы. Впрочем, вряд ли это можно назвать знакомством. Я разговаривал с ней один единственный раз. Мы встретились здесь, во Вроцлаве.
— А сами вы из Станиславува?
— Да. Я там учился.
— И там сидели в гестапо?
— Совершенно верно. Кстати сказать, панна Жвано расспрашивала меня…
— Потому-то я к вам и пришел! Она расспрашивала вас…
— Об Анджее Кожухе. Мы сидели с ним в одной камере. Его расстреляли.
— Вы помните его? — поручик разложил на столе пять фотографий разных мужчин. — Который из них?
Адвокат всмотрелся в снимки и указал на лицо, переснятое с карточки, которую на время предоставила в распоряжение милиции пани Фигур.
— Вы хорошо его знали?
— Мы с вами, поручик, отдаем себе отчет в том, что в тюремной камере люди не сходятся по-настоящему. А уж тем более в гестапо. Я знал его просто как товарища по несчастью.
— Что же с ним случилось?
— С допроса его принесли к нам в камеру избитого до такой степени, что на нем живого места не оставалось. Это был настоящий герой. В сентябре 1943 года его вынесли из камеры, потому что после пыток он еле двигался. И больше он к нам не вернулся. Мы только слышали, как отъезжала машина. На следующий день заключенные, работавшие в канцелярии, сказали, что его и еще человек пятнадцать, взятых по разным делам, расстреляли в пригородном лесу.
— А с этим человеком вам не приходилось встречаться? — Левандовский указал на соседний снимок — снимок Анджея Кожуха с „кеннкарте“.
— Нет, — адвокат пожал плечами. — Никогда в жизни.
— Ну, а вот этого вы когда-нибудь видели? — поручик вытащил еще одну фотографию — убитого без парика, с лысой головой.
— Это одно и то же лицо, — заметил юрист с профессиональной наблюдательностью. — Но я его впервые вижу. К сожалению, ничем не могу вам помочь.
* * *Объявление о розыске разослали работникам органов госбезопасности и охраны общественного порядка, следственных органов. Главное место в нем занимали четыре фотографии: одно и то же лицо в анфас и профиль, с волосами и без волос. Две последние пришлось реконструировать, поскольку посмертного снимка рассылать не следовало, а никакой фотографии убитого без волос у него на квартире, разумеется, не нашли. Предполагалось расспрашивать население, особенно репатриантов из Восточной Галиции, не припомнят ли они такого человека.
А в северном портовом городе напрасно ожидали вестей. В жаркий летний день еще раз собрался штаб следствия, на который прибыл из Варшавы офицер Главного управления.
* * *— Собственно, мы этого ожидали, — майор Кедровский раскачивался в кресле, — с тех пор, как установили несоответствие папиллярных линий в документах и два вида клея в „кеннкарте“. Однако… Во время оккупации „кеннкарте“ подделывали многие, но один принцип соблюдался неукоснительно: и в фальшивом удостоверении фотокарточка и отпечатки пальцев должны принадлежать тому, кто его предъявляет. Ведь это было проще всего проверить в случае провала или просто облавы. Следовательно, наш Икс, Игрек или Зет не пользовался этим документом во время оккупации. Он обзавелся им потом, может быть, в последние дни оккупации, так как по тем или иным соображениям хотел или был вынужден скрыть свою настоящую фамилию.
— И настоящую внешность. Парик!
— Да, и внешность тоже. На фотокарточке в „кеннкарте“ мы видим его уже в парике. Значит, он успел заблаговременно сняться в парике.
— Может, он и прежде носил парик?
— Вполне возможно.
— А как он раздобыл „кеннкарте“ человека, расстрелянного в 1943 году в Станиславуве?
— Знай это, мы знали бы все. Надо рассуждать логически. Удостоверение личности казненного, видимо, находилось в архиве гестапо в Станиславуве. И тут возможно несколько вариантов. Либо это…
— Гестаповец! — торжествующе закричал Левандовский.
— Либо человек, укравший документ при эвакуации гестапо.
— Не исключено, что удостоверение доехало до Германии и вернулось к нам с Запада вместе с этим человеком, — эта версия еще больше устраивала поручика.
— Нет, — возразил Кедровский. — Если бы его заслали сюда в 1947 году, все бумаги были бы у него в идеальном порядке. Специалисты не сделают таких промахов с отпечатками пальцев, не говоря уже о подписи, и не оставляют на документе двух слоев клея.
— Может, он сам сфабриковал себе удостоверение…
— …И вернулся в Польшу для того, чтобы годами маскироваться? На Западе ему легче было бы скрываться. Нет! Я думаю, что он попросту не смог отсюда выбраться. Такие случаи бывали.
— Гипотезы, — буркнул Левандовский.
— Что же нам еще остается? Мы не нашли преступника — и потеряли жертву. Вместо одной загадки надо решать все. Уравнение с двумя неизвестными.
— Товарищ майор! — докладывал по телефону из управления дежурный офицер. — Вы ведете дело об убийстве в гостинице „Сьвит“? Тут гражданка одна явилась, из типографии, хочет дать показания.
— Через четверть часа буду в управлении. Пусть ждет! Пусть непременно меня дождется!
Майор проработал в милиции около пятнадцати лет, и весь его следовательский опыт свидетельствовал о том, что, если в управление в десять часов вечера приходит женщина, которая хочет дать показания, это всегда означает открытие каких-то новых фактов. Женщине больше невмоготу сохранять тайну, ей нужно поскорее снять тяжесть с души, и она прибегает в милицию именно вечером, украдкой, чтобы никто ее не заметил.
— …Вы ко мне? — майор указал женщине на кресло.
Она присела на самый краешек и не знала, с чего начать. Майор помог ей:
— Вы работаете в типографии?
Женщина утвердительно кивнула.
— Вы знаете журналиста Грычера?
— Потому-то я и пришла.
— Откуда вам известно о преступлении в гостинице „Сьвит“? — он хотел это выяснить, поскольку в редакции и в типографии милиция старалась по возможности не привлекать внимания к расследованию алиби Грычера.
— Я узнала случайно, от соседки. Ее знакомая работает в „Сьвите“.
