Эльмира Нетесова - Стукачи
Застонал Олег Дмитриевич. Зэки даже оглянуться на него не решаются. А охранник зверем накинулся, кулаки под нос сует, прикладом в бока, по плечам. Грозит на штык взять. Обидно. Сцепил зубы. И, не видя белого света, крошит черный уголь, перед глазами то ли лампочки, то ли прожекторы горят. Все крутится. И Кондратьев, прислонившись лбом к пласту, стал съезжать вниз.
— Сачкуешь, контра! Я тебе побалую, вошь недобитая! Чего придуряешься? А ну! Вскакивай на катушки, блядский выродок! — дал затрещину.
Кондратьев упал, ударился виском о выступ угля. Затих.
— Сдох он или рисуется? — спросил второй охранник. И, подойдя, увидели кровь на виске Олега Дмитриевича.
— Так и есть! Готов!
— Слабак, значит! Пусть закинут гада в машину, на уголь. Сверху. В зоне разберутся, — предложил охранник. И тут же забыл о Кондратьеве.
Олег Дмитриевич не почувствовал, как злые руки схватили его за ноги, за руки и, раскачав, забросили в кузов на уголь.
Ударившись о ком спиной, застонал, пришел в себя. Но охранники уже отвернулись, не увидели открывшиеся глаза человека. Машина, отчихавшись, тяжело тронулась и пошла из карьера.
Кондратьев привстал. Голова гудела. За бортом пробегали горы, распадки. Дорога петляла меж них, ныряла через ручьи и речки, мимо поселков.
Самосвал, сбавив скорость, медленно проезжал по улицам. Он словно поддразнивал, давал шанс к побегу. Такое в жизни случается не часто. Шанс выпадает один раз. Вторично — не дарит его судьба. И случись на месте Кондратьева фартовый, не упустил бы подвернувшийся случай, воспользовался бы везением — подарком судьбы, превозмог бы себя, пересилил боль и слабость. Но Олег Дмитриевич не мог пошевелить ногами и руками. Он плача смотрел на убегающую свободу. До нее был лишь один рывок, один прыжок, единственное и последнее усилие… Он подкатился к борту. Вцепился в него немеющими пальцами. Машину тряхнуло на ухабе, и Кондратьев, подлетев всем телом вверх, снова оказался посередине кузова, на самом верху кучи угля.
Олег Дмитриевич ударился затылком о ком угля. Чертыхнулся. И снова перевалился к борту. Самосвал в эту минуту накренился на бок, и Кондратьев оказался засыпанным углем.
Едва выбрался, отдышался, машину снова тряхнуло. Она шла вниз. И Олег Дмитриевич, вцепившись в борт, пытался подтянуть тело. Перевалиться вниз — на дорогу. Но ноги отказались подчиниться.
Человек прижался грудью, ожидая, когда машина пойдет вверх и борт ее окажется близко к земле. Тогда можно просто вывалиться. Вот он — долгожданный подъем. Кузов едва не касается дороги. Но проклятый уголь осыпался вниз и снова засыпал с головой.
Олег Дмитриевич выбрался. Перевесился через борт по пояс. Но самосвал опять тряхнуло. И закинул Олега Дмитриевича чуть не на кабину.
Человек стонал от боли. Надо сбежать. Там, на воле он сможет очиститься, доказать невиновность. За этот побег ему лишь выговор дадут. Остаться в зоне и работать в карьере, как сегодня, годами, это значит, сдохнуть впрямь.
Кондратьев хватается за глыбу угля. Отталкивается от нее. Но поздно…
Машина затормозила у ворот зоны. И Олег Дмитриевич услышал, как заскрипели на ржавых петлях ворота. Самосвал въехал на территорию зоны.
— Заберите жмура из кузова! Из карьера привез! — услышал голос водителя.
— Да выкинь во дворе у пекарни. Там его подберут, — откликнулся охранник.
И вскоре Кондратьев оказался под кучей угля, сдавившей ребра, голову, спеленавшей движение и дыхание.
Он испугался не на шутку, когда почувствовал, что ему недостает воздуха, и изо всех сил стал выбираться наружу. В ушах стоял перезвон. И вдруг отчетливо услышал:
— Эй, мужики! Гляньте, уголь шевелится! Если это жмур, то я кто?
Кондратьев вылез наружу задом. Весь черный, в угольной пыли. И, глянув на пекарей и кочегаров, сел на угольной куче.
— Ты что? Сдвинутый? Чего не слинял?
— Так это ты жмур?
— Во, шибанутый козел! Сам в зону нарисовался! Целый час на воле был. Без охраны! И не смылся! — удивлялись зэки и не верили собственным глазам.
За симуляцию и отлынивание от работы Олега Дмитриевича бросили в шизо.
Там уже сидели семеро мужиков из прежнего, воровского барака. Был и фартовый. Он лежал возле батареи, грел спину. Все остальные стояли у стен.
Олег Дмитриевич повалился на пол. Хотелось забыться. Пусть и на голом цементе. Лишь бы не сыпались на голову глыбы угля, удары охраны. Но едва он коснулся пола, воры взяли его на кулаки.
— За что? — не понимал Кондратьев.
— Закон не уважаешь, падла! Ты кто есть? Фраер! А он — законник, фартовый! Не то тебе, паскуде, нам при нем сидеть не положено! Секи! — поддели для памяти в дых.
Он стоял, прислонясь спиной к стене. Три дня без сна, выслушивая насмешки воров в свой адрес. Они обзывали его, материли, испытывая терпение.
Олег Дмитриевич молчал. Знал, скажи хоть слово, из-месят в котлету, втопчут в пол, и никто за него не вступится, не вспомнит о нем.
На четвертый день фартового увели из шизо, и Кондратьев не сел, свалился на цемент.
— Расписался, засранец! Кишка тонка! Ну что? Срежемся на него в рамса? — предложил косой.
— Сам откинется. Не хочу об жмура мызгать хер, не на помойке его нашел, — ответил Кобра.
— Кондратьев! На выход! — внезапно крикнул охранник от двери. И повел Олега Дмитриевича в оперотдел.
— Ну, как самочувствие? — встретил его начальник отдела, улыбаясь одними губами.
— Плохо. Умираю, — ответил хрипло.
— Крепитесь. Вам еще повезло. В шизо недолго задержались. Вам за симуляцию полагался месяц…
— Не сачковал я. Сознанье потерял…
— Наверное, жалеете, что не удалось вам по пути сбежать? Ну, признайтесь честно? -
— Куда бежать, когда сил только и хватило, чтобы отдышаться. Да и уверен, разберутся в моем деле по справедливости, выпустят…
— Наивный человек! Да если со всеми разбираться, одних следователей целая армия понадобится. Зонами весь Север застроили! Дармовые руки! Вы что — не понимаете? Кто от такого добровольно откажется? Только идиот! А там — наверху, у власти, дураков нет! К тому ж, если разбираться начнут, выпустят и тех, кого по твоим заявлениям замели! И что будет, когда встретитесь? — хохотнул опер.
Олег Дмитриевич опустил плечи, ответил вяло:
— О том не только мне, а и вам придется задуматься. Горько это, но факт…
— Вы что, всерьез верите, что кто-то сумасшедший решится восстановить правду? Да она давно похоронена в колымских снегах, вместе с теми, кому эта правда, как и жизнь, — не нужна! Попробуйте подсчитать, сколько средств затрачено на строительство наших зон? Сколько сил понадобилось — завести карающий молох? И все по ветру? Чтоб опустошить зоны? А как без них обойдется страна? Без угля, золота, леса, урана? Кто их ей даст? Свободный люд? Да сюда добровольно поедут лишь пьяницы либо психи. А тут не просто работать, здесь вкалывать надо! Вы — не выдержали. Зэк! Сломались! Зачем же пустые фантазии? Отбросьте иллюзии! У них нет под ногами почвы. Раскрученное колесо не остановишь. И даже ручей вспять не повернуть. Пока жив Север, будут и зэки! И нам с вами еще предстоит работа. Большая, ответственная. Я верю вам! Мудрено удержаться от соблазна и не сбежать на волю. Тем более что охраны с вами не было. Но знайте, далеко бы не ушли. В каждом поселении на вашем пути живут люди. Среди них немало наших помощников. Они нам вас тепленького с рук на руки отдали бы. И получили бы за это премиальные. А вы — пулю в лоб. Без разговоров.
— Я и не думал о побеге. Мне на волю нельзя появляться неоправданным. Куда б делся без документов да еще в этой робе? Нет. Уж покидать зону, так по-честному. Не ожидая пулю в спину.
— Даже я от такого не гарантирован, — прервал начальник оперотдела. И сказал: — В больничке с неделю вас подержим. Отдохните там. Восстановите силы — и за дело.
Через полчаса Олег Дмитриевич лежал в чистой постели, на настоящем матраце. Даже подушку дали, с наволочкой. И одеяло теплое.
Кондратьев блаженствовал. За такую перемену он готов был переносить все уколы, пить таблетки ведрами.
До вечера он спал, даже ни разу не повернувшись на другой бок. Он не слышал уколов, сделанных ему. Он проспал обед. Его тело впервые получило возможность настоящего отдыха.
— Эй, ты, лысый пень, нарисуй «колеса»! — разбудил его ночью фартовый, попавший в больничку с каким-то отравлением желудка.
— Колеса? Отстань! Я не водитель! — хотел повернуться на другой бок. Но сосед не дал.
— Тебе трехаю, дай «колеса»! — и указал на таблетки, лежавшие на тумбочке Кондратьева.
— Бери.
Фартовый попробовал на язык каждую. Выбрал несколько.
И спросил:
— Что хочешь за них? Половину куска хватит?
Олег Дмитриевич согласно кивнул. Услышал, как вор
сунул ему под подушку шелестящие купюры и, булькнув горлом, проглотил таблетки.
