Рикошет - Василий Павлович Щепетнёв
Когда он наклонился надо мной (юнец полицейского интересовал меньше, чем я, вернее, мои деньги), я ударил в ответ. Ответ запоздалый, но стоящий двух торопливых. Теперь упал он. И потерял сознание. Минут на десять, хотя точно никогда не скажешь. Зато живой.
У полицейского деньги были, но мало. Три тысячи рублей. Плюс удостоверение. Плюс пистолет. Плюс наручники. Плюс миниатюрная радиостанция.
Радиостанцию, каюсь, раздавил, хотя вещи ни в чём не виноваты. Затем подтащил к полицейскому юнца (тот, похоже, пришёл в сознание, но притворялся бесчувственным), и сковал их наручниками. Руку полицейского и ногу юнца. Психологический клин. Если юнец встанет, полицейскому придется передвигаться на четвереньках. А если встанет полицейский — даже и не знаю.
Пистолет и удостоверение оставил полицейскому, но обойму с патронами извлёк. Патроны пригодятся, а пистолетов и документов у меня довольно.
И стал ждать.
Через четыре минуты появился второй полицейский. Шёл он настороженно, с пистолетом в руке. Опять пригодился стальной шарик. Опять наручники — рука второго полицейского и нога юнца. Когда они очнутся и попробуют передвигаться, у них будут разногласия.
Опять разжился патронами, тремя тысячами рублями. Опять раздавил радиостанцию. Нашел ключи от мобиля и резво покинул закуток.
Мобиль стоял в десяти шагах.
Я открыл его. В бардачке нашел деньги атлантидов, почти полторы тысячи. В основном сотенными, но встречались пятерки, десятки и одна двадцатка. Сбережения детей и стариков. Видно, сегодняшняя добыча. И еще — зелёный паспорт и бумага. Паспорт гражданина Узбекистана Сайфуддинова Андрея Васильевича. А бумага — вид на жительство. Здешние полицейские порой обирают иностранцев. А если у иностранца денег нет, то отбирают документы и не возвращают, покуда не принесёшь выкуп. Разумеется, иностранцев-атлантидов это не касалось. Ладно, Сайфуддинов, так Сайфуддинов. Пригодится.
Оставив ключи и от мобиля, и от наручников, и просто ключи, личные ключи полицейских в бардачке, я вылез из мобиля, захлопнув дверцу. Кто найдёт, того и тапки. Но народ тут робкий, вряд ли покусятся на полицейскую собственность.
Хлопнул дверью и пошёл прочь. К трамваю, что в трех кварталах отсюда. Метро тоже недалеко, но в метро, подозреваю, больше камер наблюдения. Их, камер наблюдения, немало, но кто наблюдает за наблюдателями? Уход за камерами, судя по всему, неважный, объективы покрываются пылью, и вообще стараются в местах обыкновенных ставить их ценою подешевле.
Трамвай привез меня аккурат к съёмному жилью номер два. Здесь я не поскупился, взял квартирку без соседей. Вышло дороже, но не намного: район был неважный. Без метро. Да и дом снесут не сегодня-завтра. Если он сам не развалится.
Я принял холодный душ, немного поел, и, одевшись скромно, но достойно, вернулся в город. Ухо, по которому ударил полицейский, цвело алым маком. Подлечиться было не сложно, но я нарочно оставил. Пусть будет.
Трамвай, автобус, крохотный автобус — и вот я перед стеной в два метра высотой. Железные ворота открыты, но рядом проходная. Это и есть Институт экстремальной медицины.
Очень похожий на мой, тот, в котором работал я до перемещения. Только выглядит сортом пониже.
Мусор, на стенах рисунки вольного содержания, опять же письменность наскальная, столь популярная в этой Москве. Тут бы субботник устроить ударный, а потом — ежемесячные. Чистоты ради.
Я подошел к проходной.
— Куда? — спросил вахтер.
— По объявлению. На эксперимент.
Вахтер снял трубку со стенного, без диска, телефона.
— Тут ещё один, на исследования, — и, мне:
— Ждите, сейчас придут.
Ждать пришлось недолго: женщина лет пятидесяти, в несвежем белом халате.
— На эксперимент? Документы при себе?
— При себе, — ответил я.
— Выпиши ему временный, — сказала женщина вахтеру.
Тот сфотографировал меня электронным аппаратом, и через две минуты вручил картонку на шнурке. На картонке была моя фотография в красках, фамилия и синяя черта наискосок картонки.
— Вешайте на шею, — велела женщина.
Я подчинился.
— Следуйте за мной, — сказала женщина.
Я опять подчинился.
Следовали до корпуса С. То есть это он там был корпус С, а здесь обозначался просто цифрой восемь, и никаких табличек, что-де в этом корпусе с одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого до одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого работал Манфред Арденов, лауреат Премии Коммунистического Мира, основоположник волнового перемещения
Прошли внутрь. Внутри всё было веселее: стены чистые, потолки белые, пластиковые, белый же свет из множества светильников, пол кафельный, но кафель не дешевый, вокзальный, а солидный. И не скользкий. Женщина завела в комнату, на которой было написано «Смотровой кабинет».
— Тебе сюда, — дорога недолгая, но мы, похоже, успели стать приятелями.
Я и вошёл.
За столом сидел уже мужчина, и халат посвежее, и вид посолиднее. Галстук, очки под золото, или даже в самом деле золотые, на вид не разобрать, солидная ручка.
— Присаживайтесь, — он указал на стул.
Я присел. На краешек. Это ему понравилось. И мое красное ухо тоже.
— Что с ухом?
— Случайно. Полиция остановила, а денег не было.
— Когда болели сифилисом?
— Никогда, — честно ответил я. Если бы Брончин болел, уж я бы почувствовал.
— Гепатит? ВИЧ-инфекция?
— Не состоял.
Он взял мой паспорт.
— Как-то вы не очень похожи на узбека, Сайфуддинов.
Это он напрасно. Я похож. Немножко. В трамвае перестроился, чтобы походить на фотографию в зелёном паспорте. Не полное совпадение, а у кого оно полное?
— Это фамилия жены. Сайфуддинову в Узбекистане легче, чем Ковалевскому.
— Что, притесняют?
— Нет. Просто легче.
— И язык знаете?
— Как не знать, у меня и бабушка узбечка — я и в самом деле знал узбекский, а ещё эстонский, молдавский и грузинский. В будущем году собирался учить японский. Не говорю уж про обязательные языки атлантидов. Очень полезно для сознания — знать языки. Каждый язык — как дополнительный отсек.
— Почему вы решили участвовать в эксперименте?
— Из-за денег, — соврал я. — В объявлении сказали, достойное вознаграждение. Хотелось бы уточнить.
— Что ж, если вы нам подойдете — три тысячи в день. Без выходных.
— В объявлении указано — от недели до месяца.
— Именно. Неделя — двадцать одна тысяча. Месяц — девяносто тысяч. Вам мало?
— Нет, в самый раз — деньги для Москвы, действительно, хорошие. — Только что за них я должен делать?
— Ничего особенного. Даже меньше. Подробности узнаете, если подойдёте.
— И когда я… узнаю?
— Экспресс-обследование займёт минут сорок, сорок пять.
Положим, обследование заняло полный час. Забрали кровь на анализ, просветили икс-лучами, прозондировали ультразвуковым локатором, то, сё… Ничего особенного. Детей к летним лагерям обследуют более глубоко. Но то у нас. А здесь, видно, и этого довольно.
Прежний доктор — а это был доктор,
