Рикошет - Василий Павлович Щепетнёв
Никто не спросил ни о Товстюге, ни о Налегаеве, ни о том, кто будет губернатором. Попробовали бы они спросить. Хотя ответ у Слюнько был: всё под контролем. Непробиваемый ответ. А у кого под контролем, это другой вопрос. И ответ другой.
Тепло распрощавшись с телевидением, радио и прессой, он вернулся в кабинет. Принял положенное число людей и даже сверх того. Всех интересовало, когда объявится новый губернатор. Без него старые дела лишь немножечко пробуксовывали — но чем дальше, тем больше, — но новых дел затевать нельзя было решительно. И чем крупнее дело, тем нужнее губернатор. Как фундамент. Палатку можно и на песке поставить, рухнет или ветром унесёт — убыток мелкий. А что посолиднее — нельзя. Солидность больших денег стоит. А уж если речь идёт о миллиардах…
О миллиардах, впрочем, речь не шла. О миллиардах будут говорить с губернатором. И все выпытывали, не знает ли Слюнько, что и как. Намекали прозрачно, что им Слюнько по сердцу, и он вполне может рассчитывать. И вообще.
О случившимся с Налегаевым знали не все. Почти никто не знал. И Слюнько новостью не делился. Не из тех новость, чтобы ей делиться.
Заходили и от охранного предприятия, от «Белых волков», спрашивали, кого им теперь охранять. Ответил, что контракт приостановлен. Как приостановлен, возмутился волк, но возмутился неубедительно. Так, ответил Слюнько. За неимением губернатора. Вот объявится новый, тогда новый и решит. Он, Слюнько, претензий к «Волкам» не имеет, если что. Волк, обнадёженный, пожелал, чтобы дело с назначением не затянулось.
К пяти часам Слюнько был свободен, как сокол. Хоть домой иди. Домой раньше восьми он уходил редко.
Заглянула секретарша:
— Степан Григорьевич, Белоненко в приемной, спрашивает, примите ли.
— Приму, разумеется, — но подумал, что подобная скромность генерала уже ни в какие ворота не лезет.
Да и выглядел Белоненко не гордым соколом, а осторожною совой. Хорошо, хоть не буревестником.
Он усадил генерала в кресло, принес из комнаты отдыха водку и закуску. Генерал протестовал, но лишь из вежливости: не от водки отказывался, а не хотел утруждать Слюнько.
Выпили по пятьдесят. Закусили.
— Товстюга, конечно, мразь, и плакать о нём никто не будет, — сказал генерал, словно продолжая разговор. — А всё ж непорядок. О Налегаеве знаю мало, а хорошего так и вовсе ничего, но тоже непорядок. Если и в третий раз грохнут Губара, совсем погано будет.
— Думаешь, грохнут? — спросил Слюнько.
— Уж попытаются точно. Иначе смысла нет. Что у нас в стране, ангелы все, что ли? Но выбирают наших губернаторов. Значит, кому-то нужно заварить здесь кашу погуще.
— Понять бы только, кому, — вздохнул Слюнько.
— Пока чую одно: большие люди. Не в том дело, что губернатора завалили, не велика важность губернатор. А вот то, что в одну точку бьют, в одну губернию — это вызов. А там — генерал показал стопкой на потолок — вызовов не терпят. Получается, губерния — это рычаг, которым хотят перевернуть мир.
Слюнько даже поперхнулся. Не ожидал от Белоненко таких сравнений. Непрост генерал, совсем непрост, в который раз сделал зарубку в памяти Слюнько.
Откашлявшись, он налил вторые и последние «по пятьдесят». Сто граммов рекомендуют врачи, но больше — это уже распущенность.
— И что думаешь делать? — спросил он.
— Думаю служить. Как положено. И поглядывать, чтобы не задавили ненароком. Чего и тебе советую.
Никогда они с Белоненко не были на ты, но сегодня, похоже, пришло время.
— Ну, давай. Чтобы не задавили.
17
Он постарался воссоздать обстоятельства предыдущего случая. Вместо ящика освободил кладовочку, по размерам удивительно похожую на камеру предварительного ожидания в Сером Доме. Подумалось даже, что это неспроста, что архитектору было указано на необходимость иметь подобный ящик-узилище в каждой квартире. С тишиной было сложнее. Соседи спокойные, но сам дом живёт, а живое всегда слышно. Кладовочку изнутри он обвешал ковриками, на пол уложил половичок в два слоя, на потолок поролоновый лист. Пошарил в столе, нашел привет от Российских железных дорог: расческу, ложечку для обуви и беруши. Ездил весной по делам в Москву, вот и остались на память. Не выбросил по крестьянской привычке запасать всякую мелочь. Сам-то он совсем не крестьянин, но дед рассказывал, как работал в колхозе за палочки. Случись что, купить и негде, и не на что. Отсюда и бережливость, в городских условиях чрезмерная.
Вечером, выгуляв Берримора по полной программе и даже сверх того, он вернулся в квартиру. Раздеваться не стал, ведь в Сером Доме он был одет. Выключил освещение, даже холодильник отключил, чтобы не вибрировал. Не страшно: во-первых, за ночь ничего с холодильником не случится, холод он держит хорошо, а во-вторых, хранилась в холодильнике преимущественно минеральная вода. Это он вес держит по шведской методике, а методика простая: в холодильнике, да и в доме не должно быть готовой еды, всякой колбасы, печенья, конфет или балыков. Захотел перекусить, открыл холодильник, а — пусто. Со временем привычка перекусывать и уйдёт.
К полуночи дом стал засыпать.
Он зашел в кладовочку и стал пугаться. Тогда-то, в Сером Доме, он был полон натурального страха. Сейчас же он дал волю воображению. Да что воображать, постучат в дверь, мол, соседи снизу, заливаете, он откроет, а его цап и прямым ходом в Серый Дом. Заведут в заподвальный этаж, бросят в каморку, запрут на могучий замок и забудут.
Лёг на коврик уже напуганным.
Теперь он представил стакан водки, местной, пшеничной, с объединяющим названием «Беспартийная». Холодная, из холодильника, стакан запотел. Большими глотками — первый пошёл! второй пошёл! третий пошёл! Водка у Леонида была, та самая «Беспартийная», но нужно было не пить, а именно представить, что пьёшь.
Что ж, удалось. Тепло из желудка разбежалось по венам и артериям. По жилам и жилочкам, как говорили встарь. Стало уютно. И он уснул.
Сразу же пришли и сновидения. Вот он поднимается над собою спящим, невесомый, бесплотный. Выходит в коридорчик, в кухню. Вновь включает холодильник, это продуманный заранее шаг. Проходит сквозь стену и оказывается в квартире Александра Александровича.
Тот не спит. Сидит в кресле. Свет погашен, хватает и пробивающейся сквозь занавеси луны. Перед ним шахматная доска, похоже, он разыгрывает какую-то историческую партию. Или играет сам с собой.
Леонид мог бы и летать, но в комнатах неудобно: люстра, мебель. Нет простора.
— Вы, любезный Леонид, как я вижу, учитесь ходить? — спросил Рехин.
— Даже летать, — без особого смущения ответил Леонид. Чего смущаться, во сне
