Геннадий Прашкевич - Бык в западне
— А то!.. Мы с удовольствием…
И жадно присосался к фляжке. Все же Груня плохо соображал.
Пропала фляжка, брезгливо подумал Куделькин.Стеклянная, а все равно пропала. Придется выбросить.Ну и черт с ней. После Груни и стеклянную не очистишь.
— За приятное знакомство, — снова обеспокоенно стрельнул глазами Груня и прильнул к фляжке.
— Ну, хватит, товарищ полковник, — приказал Куделькин. — Мне лично приятности наше знакомство не доставляет. Чем быстрей мы покончим с нашим знакомством, тем лучше будет для каждого. — И, преодолевая брезгливость, дотянулся правой рукой до телогрейки, сильно встряхнул бомжа: — Где взял валюту и документы?
— Не знаю, — уверенно ответил Груня.
— А ты подумай.
— Не знаю.
— Ты хорошо подумай.
— А чего такого? — подумал наконец Груня. И все с той же непонятной уверенностью ответил: — Купил.
Наверное, Груне показалось, что Куделькин потрясен его ответом, потому что все с той же фальшивой, даже с демонстративной гордостью, уже окончательно приходя в себя от коньяка и смутного беспокойства, Груня нагло добавил:
— Настоящие документы! Без подделки!
— Я знаю, что настоящие, — согласился Куделькин, вытирая руку носовым платком. И попросил: — Положи фляжку на сиденье. Да закрути, закрути пробку. Коньяк проливается. А теперь дай руку.
— Погадаешь, что ли? — поинтересовался Груня.
— Погадаю, — согласился Куделькин и задумчиво взял в свою руку протянутую ему руку бомжа.
Рука Груни оказалась грязной. Черные полукружья обгрызанных ногтей давно нуждались в чистке.
Левая ладонь когда-то была обожжена, на ней явственно выделялись светлые пятна.
— Ошпарился?
— Было дело. В бройлерной однажды уснул.
— В бойлерной?
— Какая разница?
— Действительно, — усмехнулся Куделькин. — Всякое случается. А теперь слушай меня внимательно, товарищ полковник… — немного помолчав, негромко и жестко сказал Куделькин, даже молчаливый сержант за рулем напрягся — По документам, товарищ полковник, которые я нашел в твоем кармане, проходит мой друг. Мой хороший друг. Совсем недавно, товарищ полковник, этот мой старый друг исчез в аэропорту Толмачево Сошел с самолета и как сквозь землю провалился Вот просто так. Сошел и как сквозь землю провалился. Поскольку моего друга до сих пор пока не нашли, значит, о его местонахождении знаешь только ты, товарищ полковник, поскольку никакой дурак, даже самый отъявленный, такими документами, как у моего друга, торговать не станет. Еще при моем друге были деньги. В валюте. Какую-то часть ты, наверное, уже спустил, но это не страшно. Если ты мне, товарищ полковник, скажешь прямо сейчас совершенно честно и прямо, где находится мой потерявшийся друг, я, товарищ полковник Груня, даже оставлю тебе некоторую часть найденных тобою денег. А возможно, даже отпущу тебя.
— Так мне ж знать откуда? — взвился Груня. — Я ж купил!
— Заткнись и слушай, — негромко оборвал Груню Куделькин. — Отвечать начнешь, когда я скажу. Мой друг полковник Зимин был совершенно особенный человек У такого человека нельзя просто так отобрать или купить документы. У живого нельзя, — пояснил Куделькин таким тоном, что даже молчаливый сержант Лапшин снова заерзал за рулем. — Я тебе так скажу, товарищ полковник… Если ты прямо сейчас отвезешь нас в нужное место и выведешь меня на моего потерявшегося друга, я тебя, может, отпущу. И никто не будет тебя искать. Обещаю. Живи, черт с тобой. В конце концов, я тоже человек и понимаю, что неприятности моего друга начались не с тебя. Но ты сейчас единственный, кто знает, где надо и нужно искать моего пропавшего друга
— Да я…
Куделькин внимательно посмотрел в глаза Груне и несильно двумя пальцами сжал его запястье. Бомж завопил. Это был страшный животный крик, и пена выступила на узких синеватых губах Груни, как совсем недавно такая пена выступала на губах Кольки Недопырки. Только, в отличие от Недопырки, Груня ни на секунду не терял сознания. Он только дергался, как паралитик, не имея сил вырваться. Он только пускал пену и вопил. Причем так, что молчаливый сержант, не оборачиваясь, напомнил:
— Услышат, Юрий Иванович.
Куделькин отпустил руку Груни.
Ошеломленно трясясь, потрясенно обливаясь потом, затравленно вжавшись в самый угол сиденья, Груня прошептал:
— А я чего? Я ж не спорю. Коль надо, поедем.
И с ужасом посмотрел на Куделькина.
Они ехали молча. Уже смеркалось
Где-то за очередным поворотом шоссе тревожно, томя сердце, перебивая все другие запахи, вдруг понесло издали тяжелым, тошнотворным и сладким запахом Большой городской свалки.
— На свалку едем?
— Нет… Нет… — прошептал Груня с ужасом. Он был полностью деморализован. Несмотря на весь допитый им коньяк, теперь он был абсолютно трезв. — Но там близко. Там рядом.
Господи, подумал Куделькин. Сделай так, чтобы Зимин был жив. Я отпущу этого глупого скота, если Зимин жив. Ты же вылезал из самых разных передряг, Зимин, что тебе стоит вылезти и из этой! Я же чувствую, я всей шкурой чувствую, что именно от тебя сегодня многое зависит. Даже, может быть, очень многое. Я не знаю, что именно ты должен был сделать и чем, собственно, я был полезен тебе в Особой группе, я ведь только выполняю приказы, но я чувствую, что без тебя в деле пошли перебои…
Вылези, Зимин! Так надо. Не умирай.
Вот Витька Ларин не вылез, у него не хватило сил,но у тебя-то, Зимин, сил много. Ты один только знаешь, ради чего мы толчемся, как облачко мошкары Ты один только постигаешь внутренний скрытый смысл всей этой странной и непонятной толчеи. Если ты вылезешь, Зимин, мы с тобой доведем начатое дело до конца. Если ты вылезешь, Зимин, я чувствую, что-то в мире сильно изменится. Я не верю Лыгину. Почему-то я не верю ни одному его слову. А тебе верю. И всегда верил. Если ты будешь жив, Зимин, рано или поздно мы перевернем всю страну. Мы стряхнем с нее клопов и тараканов, очистим ее от дерьма. От бомжей и проституток. От продажной мафии. От продажной милиции. От бандитов и от дельцов. От жирного нагара. От демократов и от коммунистов. От всего, что мешает нормально жить нормальному человеку. Ну, Господи,что тебе жизнь одного человека?..
Молитвы Куделькина не были услышаны.
Они поставили машину в кустах на обочине так,чтобы ее не было видно со стороны дороги. Молчаливый сержант Лапшин выключил фары.
— Где?
— Там. В лесополосе.
Груню трясло.
— Иди впереди. И не вздумай бежать.
Какое-то время трясущийся от боли и испуга Груня обреченно всматривался в темные деревья вечерней лесополосы, потом, нелепо и жалостливо покряхтывая постанывая, сплевывая, шипя что-то про себя, притворно прихрамывая, притворно сморкаясь в грязный платок, суетливо двинулся к темным зарослям, за которыми почти во тьме клубились в сумерках дымки недалекой свалки.
