Фабио и Милена - Ислам Ибрагимович Ибрагимов
– Он чокнутый. Оставь этого бедолагу, еще успеется его образумить.
Сергей стонал от смеха.
Тем временем Фабио шепнул Поляку:
– Потерпи немного, боль пройдет, она всегда проходит, если бы они только знали, что такое настоящая боль, то никогда бы не осмелились подвергнуть кого-нибудь этому страданию. Потерпи Поляк, ничто не вечно и скоро настанет час расплаты, все временно, все подвластно случаю.
– Если бы они знали…
– Да именно так. Отдохни, все пройдет. Ничто не вечно.
Глава 6.
Свет сменял тьму, время все так же эгоистично шло себе никуда не спеша, ни медленно, ни быстро, в такие периоды, когда совсем ничего не происходило в блоке, особенно ясно слышались чьи-то душевные терзания, сожаление и одиночество. Вдруг просыпается чувство или человек которого давно не видел встает перед взором, все отстраняется, плывет и уплывает, пыль в воздухе оседает от отсутствия ветра и уборки, охранники мерят шагами блок от скуки потирая лоб от пота, а порой и дрожа от холода точно эскимосы снующие по ледяной гуще или же по белоснежным снегам, по невинному снегу. Вот он синий лед точно полуденные безоблачные небеса, а там в глубине тьма, затаившаяся и пропащая.
Разве можно в таком месте как это обрести покой, найти умиротворение и тишину, когда тебя окружает стайка охраны, сменяющая друг друга, единственное что остается неизменным так это Надзиратель и смотрящие исподлобья охранники со своим тупым бычьим взглядом, еще чуть-чуть и глаза их покраснеют, а в ноздрях появиться откуда ни возьмись стальное кольцо.
Иван флейта разыгрывал мелодию, он всегда играл в самый подходящий момент, когда остальным казалось, что они вот-вот потеряются во времени и воспоминаниях, растворятся в собственных грезах и терзаниях как сразу же, вдруг откуда-то из глубин блока, раздавался этот мелодичный и приятный звук, он как бы извлекал души из ушей, принуждая их парить в воздухе, тогда время вконец переставало наконец давить на души заключенных и был лишь этот прекрасный звон в ушах уносящий слушателей за пределы всякой решетки, невероятное явленье!
Сразу же после мелодии флейты послышались грозные, внушающие страх шаги, которые ввергали чуть ли не каждого заключенного в ужасную пытку еще до того, как боль разрастется по телу. Снова и снова они перебирали свои пальцы и пытались высчитать сколько же времени прошло с последнего раза, но дни, недели и месяцы ощущались так же, как один непрекращающийся день, который никак не мог закончиться. Лишь Фабио и Сергей не боялись своей участи и всегда один терпел, другой боролся. Милену приближающиеся шаги пугали не меньше остальных, она была единственной кого не трогали грязные, окрашенные чужой кровью дубинки охранников, но ее отец вечно подвергавшийся самому болезненному наказанию, ее опора и единственный человек которого она любила ни смотря ни на что был обречен страдать у нее на глазах и ничто не внушало ей большей боли чем наблюдение и осознание этого. Она могла закрыться от остального мира, не слушать и не видеть того, что прямо перед ней разворачивалось безжалостным актом, но осознание все равно сдавливало грудную клетку и слезы наворачивались сами собой. Она ненавидела плакать и помнила время, когда не знала слез и именно из-за ее прошлого, которое они никогда не забывала, именно из-за прошлой себя которую она всегда с собой сравнивала, она ненавидела себя нынешнюю еще больше. Милена теряла веру в себя и ничто не могло навредить ей так как это.
Решетка отворилась и наручники были одеты. Фабио был готов, но только на одно мгновение, после которого настала адская, жгучая и невыносимая боль, под руководством Надзирателя, который возглавлял это представление и поглядывал украдкой в сторону Милены.
Тело его было будто подвешено на веревке и били его так словно из него вот-вот хлынут конфеты. Раз удар, два, иногда и одновременно. Удары эти забрасывали его в иной мир хоть и не сокрушались ему на голову что поспособствовало бы этому. Раз удар и вот Милена радуется тортику на день рождения, два удар, вот он пытается прикончить юного Сергея оставляя на его лице шрам, три удар, вот юный молодец возраста Милены, держит в руках оружие и пытается разобрать его и собрать с пытливостью необузданного характера и искоркой в глазах. Он летал из одного уголка жизни в другой, становясь то старше то моложе, боль присутствовала везде, она заполняла и хорошие воспоминания и плохие, боль пронизывала всю его сущность, боль заполняла его, приумножаясь с другой болью, старой и давно забытой, она как лампочка накаливалась до придела а потом медленно гасла, Фабио потерял счет ударам, он перестал карабкаться по потемкам собственной памяти, он хотел лишь одного: спасти, спасти свою невинную дочь, ценой своей жалкой и никчемной жизни, которую так ненавидят эти негодяи, он сам не понял что произошло, но слова произнесенные им, эхом отозвались в его же голове:
– Возьмите мою душу, но отпустите мою дочку. – Еле уловимый сигнал, просьба, призыв, но увы тщетный, как и всякое слово провинившегося перед лицом палача. Им было наплевать, он знал это, но все равно вымолвил эту мольбу, в приступе непомерной боли, не сознавая толком смысла и не придавая значения каждому слову, ведь не он сказал это, то была его душа, вынырнувшая, но не покинувшая тело, она взывала к остальным душам, к тем существам, которые погубили ту часть себя, что называется душою и потому никто из них не расслышал этих слов, никто не придавал им должного значения.
Фабио подпирал локтями пол стоя на коленях, он покачивался и истекал кровью, в какой-то момент он попытался встать и даже приподнялся, вызвав нескрываемое удивление присутствующих.
– Вот он, ваш герой сегодня! Человек готовый пожертвовать всем ради милейшей дочурки. Посмотри на отца, вглядись внимательно, быть может, станет тебе так же, как и ему, худо до бела! – Вскрикнул Надзиратель, не отдавая приказа продолжать побои.
Милена держалась непринужденно до тех пор, пока Надзиратель не начал высказывать свои гнусные речи. Боль обступила ее со всех сторон, все ее мысли были направлены исключительно в сторону отца, вся его невыносимая участь непременно отдавалась гулкими ударами в ее маленьком сердце. Сосредоточие немыслимого порождало томительную муку, но что являлось немыслимым в этой коварной минуте? Стоит человеку почувствовать свою слабость перед неминуемым как он полноправно убеждается в собственной немощи. Разрастающаяся боль заставляет человека умолкнуть, а мысли тем временем захватывают его разум. Неимоверная боль гасит как речь, так и всякую мысль, она точно неведомый глас, обращающий на себя чужое внимание.
Милена не выдержала, ей не удалось поддаться незримой воли, повергающей ее в адское мучение. На
