Фабио Воло - Скажи любви «нет»

Фабио Воло

Скажи любви «нет»

В твоем теле мне нравится

твоя чувственность.

В твоей чувственности мне нравится

твой рот.

В твоих устах мне нравится

твой язык.

В твоем языке мне нравится

твое слово.

Я совершил самый тяжкий грех,

который только может совершить человек.

Я не был счастлив.

Я сын человека, который прожил свою жизнь так, словно и не жил. Я это понял, оглядываясь на пройденный им путь. С тех пор, как я себя помню, я ни разу не видел радости в его глазах: смотрел он исподлобья, взгляд его всегда был невесел.

Это постоянно мешало мне целиком отдаваться радостям своей жизни. На самом деле, разве может сын почувствовать всю полноту жизни, если его отцу не удалось по-настоящему прожить свою собственную жизнь? У кого-то, возможно, так оно и получается, но, в любом случае, дается это нелегко. Словно ты не человек, а доменная печь, изо дня в день выплавляющая чувство вины.

Моему отцу исполнилось шестьдесят семь лет, он худой, у него седые волосы. Он всегда был крепким мужчиной, вечным тружеником. Но сейчас он выдохся, надорвался, постарел. Жизнь приносила ему одни сплошные разочарования. Она так часто разочаровывала его, что теперь, вспоминая о ней, он часто повторяется. Когда я вижу отца в его нынешнем состоянии, меня охватывает желание оградить, уберечь его. Он меня трогает до слез, мне жаль его, хочется что-то сделать для него, чем-то помочь ему. От этого мне становится тоскливо на сердце, мне все кажется, что я мало что сделал для него, мало заботился о нем.

Часто, особенно в последние годы, я украдкой наблюдаю за ним. Я приглядываюсь к нему и, как правило, без всякой видимой причины раскисаю, должно быть, из-за сумбура, который всегда творился в моей голове и на сердце и был связан с образом отца. Наши отношения с ним складывались трудно, нашу любовь поймет только тот, кто прежде мог найти в себе мужество ненавидеть. Это истинная, выстраданная, с трудом добытая, отвоеванная любовь.

Чтобы научиться любить его, мне пришлось поколесить по свету. И чем дальше я от него удалялся, тем ближе на самом деле я к нему приближался. Земля ведь круглая.

В течение долгого времени мы с ним не разговаривали. А когда ты молчишь назло в присутствии отца, у тебя появляется дрожь в коленях, ноги подкашиваются, и тебе неожиданно хочется на минуту присесть. Не от того, что закружилась голова, а потому что тебе жутко скрутило живот. Из-за отца у меня всегда появлялись рези в животе. Именно поэтому я по-настоящему полюбил его только после того, как меня вывернуло наизнанку, и я сумел выплеснуть из себя всю свою ярость, ненависть и боль, потому что многие из этих чувств носили на себе его печать.

Когда я был маленьким, я просил отца поиграть со мной, но работа отбирала у него слишком много сил и времени и отнимала его у меня. Я помню его, главным образом, в двух обстоятельствах: когда он собирался уходить на работу, и когда он отдыхал, выбившись из сил на работе. В любом случае мне приходилось ждать, я для него был постоянно на втором месте.

Мой отец всегда сторонился меня, таким он остался и сегодня. Вначале его у меня отнимала работа, теперь, мало-помалу его отнимает время, и здесь я ничего не могу поделать, с этим противником я не в силах бороться. Поэтому сейчас я испытываю то же чувство бессилия, которое охватывало меня в детстве. В последние годы, каждый раз, когда я вижу его, я замечаю, как он все больше стареет, и постепенно, день за днем я чувствую, как он ускользает из моих рук. И теперь мне остается только с отчаянием удерживать его за кончики пальцев.

Мне уже тридцать семь лет, и, глядя на этого как бы ни жившего человека, мне приходит на ум надпись, которую Марлон Брандо повесил на стене в своей комнате: «Ты не живешь, если не умеешь жить». Я до сих пор спрашиваю себя, что я могу сделать для него. И пусть сегодня я вижу перед собой немощного, беззащитного, дряхлого старика, перед которым я, наконец-то, выгляжу сильным мужчиной, я знаю, что на самом деле это не так. И так было всегда. Потому что он только одним своим словом может причинить мне боль. Даже больше того: одним несказанным словом, молчанием, паузой. Ему достаточно просто посмотреть в другую сторону. Я могу часами кричать, даже накидываться на него с оскорблениями, а он может растоптать меня одной ухмылкой, которая проскользнет в уголках его губ.

Если в юности у меня из-за него появлялись колики в животе, то в детстве я из-за него вполне мог свернуть себе шею. Что бы я ни делал, я всегда вертел головой в его сторону, ловил его взгляд, его слово, краткий ответ. Он наспех откликался на мою привязанность: то мимоходом взъерошит мне волосы, то ущипнет за щеку, то, едва взглянув, поставит на сервант картинку, которую я нарисовал для него. Ничего больше этого отец и не мог мне дать, потому что не только никогда не понимал моей боли, моих потребностей и желаний, но еще и сам толком не разбирался в своих желаниях. Он не привык как-либо выражать свои чувства, он не умел к ним прислушиваться. Поэтому я и говорю, что он никогда и не жил по-настоящему. Он сторонился всех и всего.

Возможно, по этой причине я никогда не видел в нем человека, у которого могли быть свои желания, тревоги, мечты. Напротив, я рос и не сознавал, что и он тоже человек: для меня он был просто моим отцом, как будто одно исключало другое. Только повзрослев и на миг забыв, что я его сын, я сумел догадаться, кем он был на самом деле, и стал понимать его. Как бы мне хотелось еще в детстве стать взрослым, чтобы разговаривать с ним на равных, как мужчина с мужчиной, тогда бы мы смогли разобраться в возникавших между нами недоразумениях, и вместе пошли бы другой дорогой. Однако теперь, когда многое в нем мне стало понятнее, ко мне пришло ощущение, что я опоздал. Что у меня осталось слишком мало времени.

Сейчас, когда я присматриваюсь к своему отцу, у меня появляется чувство полной уверенности в том, что я знаю о нем нечто такое, о чем он сам даже не подозревает. Я научился видеть и понимать то, что он прячет в самом себе и в одиночку не в состоянии выпустить на волю.

Я многие годы крайне неудачным образом просил у этого человека доказательств его любви. Я искал в нем то, чего в нем не было. Я ничего не замечал и не понимал, и теперь немного стыжусь этого. Любовь, которую он проявлял ко мне, состояла в том, что он нес свой крест, терпел лишения и неустанно работал, добровольно взвалив на себя ответственность за семью. Если внимательней приглядеться, это не был даже его выбор, возможно, такова была жизнь, которую до него привычно вели все люди. Мой отец был сыном своего поколения, считавшего, что в жизни есть только один путь: жениться, родить детей, трудиться ради семьи. Никакими иными вопросами им не надо было задаваться, роли были уже распределены заранее. Казалось бы, он женился и завел ребенка, даже особенно не желая этого. Я сын того человека, которого жизнь призвала к оружию и повела в сражение не ради спасения страны, а ради спасения своей семьи. Целью этой войны была не победа, а стремление свести концы с концами, просто выжить. Тянуть свою лямку.

Я люблю своего отца. Я люблю его всем своим существом. Я люблю этого человека, который, когда я был маленьким, никогда не помнил, сколько мне лет.

Я люблю этого человека, у которого даже сегодня не поднимается рука обнять меня, который даже сегодня не может произнести: «Я люблю тебя».

В этом мы с ним похожи. Я унаследовал это от него. У меня это тоже не получается.

1. Вечно ломающиеся жалюзи

Я родился в бедной семье. Если меня попросят в двух словах объяснить, что такое жить в бедности, я, пожалуй, скажу, что это то же самое, что безрукому человеку сидеть за богато накрытым столом.

Я не знаю бедности, которую часто показывают по телевизору, когда люди, лишенные всего самого необходимого, просто умирают с голоду. Мне знакома бедность тех, кто владеет кое-какой собственностью, у кого есть еда и крыша над головой, телевизор, машина. Бедность тех, кто может делать вид, что они совсем не бедные. У этой бедности много домашней рухляди и неоплаченных векселей. В такой бедности ты одновременно и везунчик, и неудачник: кому-то живется лучше, чем тебе, а кому-то и хуже. Но, в любом случае, выглядит она позором, постыдным клеймом, постоянным унижением. А вместе с этим еще и ежедневная нервотрепка, ощущение зыбкости своего положения, свербящая сердце досада, вечно опущенная вниз голова. Ты не настолько беден, чтобы ходить в отрепьях, но одежда, которую ты носишь, часто разоблачает твою тайну и выставляет голым перед всем миром. Одна малозаметная штопка ясно говорит, кто ты есть на самом деле. Бедность превращается в постоянную заботу, которая сверлит твой мозг и не оставляет места никаким другим помыслам, прежде всего мыслям о красоте, потому что красота сама по себе вещь непрактичная, не приносящая пользы. Подобная роскошь тебе не принадлежит.