Юрий Рогоза - Америкен бой
В этот момент Нику не хотелось возвращаться в эту квартиру. Он помешкал в подъезде. Он чувствовал, как в нем туго, в плотную страшную спираль, закручивается какая-то пружина. Такое же ощущение бывало у него в Афганистане. Не перед атакой, нет — тогда были сосредоточенность и обманчивое спокойствие, — а во время длительных рейдов, когда душманам удавалось сильно потрепать их, когда гибли друзья, он ощущал в себе этот ни с чем не сравнимый завод, словно он уже и не он вовсе, а машинка в руках бездумного малыша, который все крутит и крутит ключик, в надежде, что она будет ехать долго-долго. А на самом деле стальная лента пружины вот сейчас вырвется из пазов, блестящей бесчувственной змеей выстрелит в разные стороны, не жалея ни лица, ни рук…
Ник понимал, что с того момента, как он появился тут, все без исключения заводили его. Чтобы он долго-долго ехал. Точнее — летел. Но перестарались. Пружинка была уже перетянута. Он уже не мог с ней никуда двинуться. Он уже даже дышать ровно не мог.
Он знал, как это опасно — не контролировать себя. Боец должен быть спокоен, потому что бой — это не мускулы, это игра в то, кто первый начнет паниковать. Если хочешь ослабить противника — разозли его. Сильные эмоции близки — от злости до паники один шаг. Ник понимал это и нервничал оттого, что не чувствовал опасности. Нигде. Ему совершенно не было страшно, а именно это говорило о слепоте, внутренней слепоте. Опасность должна была присутствовать. И если ее вовремя не заметить, то к Дэб ему уже больше не вернуться. Подстерегут, выследят и хорошо, если просто убьют, чтоб не отсвечивал.
А как раз вот так, просто, подставляться не хотелось. Просто подставляются дураки, а он все-таки профессионал, элита. Правда, в условиях города своя специфика. Особенно в условиях своего собственного, почти родного города. Тут не засветиться сложнее. Всегда есть опасность наткнуться на кого-нибудь из знакомых, подставиться совершенно случайно.
«Ладно, — решил про себя Ник. — Пока не стоит об этом. Начинать надо с алфавита: буквы узнать. А потом и до грамматики дело дойдет… Всему свое время. И свое место…»
И он вернулся в квартиру к Паше.
Тот громыхал на кухне в поисках подходящей посуды. Хватал рюмку, с сомнением глядел на нее и жахал с размаху об мойку, чтобы уже наверняка разбилась. Так же он разделался с невинным стаканом. Мелкая стеклянная крошка брызнула в стороны, и один из осколков рассек Паше бровь, но он не обратил на это внимания.
Наконец под руку ему попалась алюминиевая кружка. Видимо, понимая, что так просто расправиться с нею не удастся, он с размаху влепил ее в середину стола, подняв трехлитровую бутыль за горлышко мощной лапой, плеснул от души, разлив на полстола дурно пахнущую лужу. Не опуская бутыли, другой рукой взял кружку и бесстрашно вылил ее содержимое в рот. Ник не заметил, чтобы он глотал: самогон исчез в глотке, как в раковине, с легким журчанием.
Уже не ставя кружку на стол, Паша снова наполнил ее до краев и повторил процедуру. После этого глубоко вздохнул, опустил бутыль рядом с колесом инвалидного кресла, чтобы была под рукой, и, не выпуская кружки из рук, косо глянул на Ника:
— Посуду себе подбери.
Ник бесшумно вошел на кухню, подвернувшейся тряпкой вытер с табуретки брызги самогона и сел.
— Мать вашу, — хрипло заскулил Паша. — Как-то косо все… Сначала Серегу стерли, теперь вот Танька… Скользко тут. И рецепты твои тут на хер никому не нужны, американец. Тут таких лекарств в аптеках нету. И баксы свои можешь себе самому в зад засунуть — ни Сереге, ни Таньке они теперь на фиг не сдались. До фени они тут…
— Не скажи, — как-то безразлично ответил Ник, явно думая о чем-то своем. Он и возражать-то не хотел, но совершенно автоматически обиделся на неуважение к деньгам. Он совершенно точно, по-американски, знал им цену и уважал за тот труд, который они обозначали.
Паша же несколько опешил даже от такого слабого возражения. Для него деньги были грязь и рвань. Они настолько ничего не значили в целом, настолько воняли для него беззаконием и подлостью, что даже к своим, заработанным собственным горбом, он относился с презрением и оттенком ненависти.
— Нет, я скажу! — загремел он и хлопнул еще кружку. — Деньги говно! И место им в заднице!
— Ну, — всё также спокойно, по-прежнему думая о своем, заметил Ник, — сходи в сортир, надави мне там тысяч пятнадцать. Тужься, кстати, покруче, мне, скорее всего, зеленые понадобятся. А то, боюсь, кое-какие траты предвидятся…
Ник действительно пока неторопливо размышлял, и по всему выходило, что денег у него в обрез.
Паша и хотел бы возразить по существу, но глаза его заметно поволоклись дымкой и он совершенно не понял, что Ник имел в виду. Поэтому начал возражать просто так, привычно:
— Чего ты дергаешься, американец? Чего не пьешь? Запах забыл… Воняет, правда, погано. Ну да на чистенькую не зарабатываем, да и в очереди со всякой швалью западло стоять. Так что мы-то запах потерпим… Или хочешь чистеньким остаться? — Паша еще плеснул себе самогона и выпил. — Вот чистеньким и уедешь… Из нашей отхожей ямы. А нам тут по-свойски со всякой падалью… На мгновение забывшись, Паша свободной от кружки рукой, сжатой во внушительных размеров кулак, саданул по тому месту, где должна была бы находиться его коленка. Но коленки там не было.
— Господи, — взревел он, ударяясь в истерику, особенно страшную у этого мощного и совершенно пьяного человека. — Господи, если ты есть, ну дай мне ноги! Ну хоть одну дай…
— Тише, успокойся, совсем зарапортовался. Ты еще половину ноги попроси… — потянулся к нему Ник, но Паша его просто не услышал, занятый разговором с Богом:
— Господи! Ну не навсегда, так хоть на день… На час даже! Я за час столько этой плесени своими руками передушу, что в городе дышать легче станет! Как бы я их давил!.. — Паша мечтательно покачал головой из стороны в сторону. — А потом — делай со мной, что хочешь, хоть голову оторви… Только дай ноги…
Паша поник и рука его снова потянулась к бутылке. Но Ник оказался проворнее и вытащил ее из-под стола. Посмотрев на наполовину опустошенную емкость, он встал и убрал ее в шкафчик. Паша с удивлением, которое с трудом пробивалось сквозь мутноту глаз, посмотрел на самоуправство гостя и несогласно замотал головой, делая рукой приглашающие жесты бутылке, а Нику грозя попутно пальцем: дескать, у нас с ней свои отношения и ты держись в стороне.
Но тот сделал вид, что не понимает:
— Слушай, у тебя есть во что переодеться?
Голос его, необыкновенно будничный, даже немного Пашу протрезвил:
— Ну, — ответил он. — Там, в шкафу. Только великовато тебе все будет. Если только на верхней полке, там мое довоенное лежит… А ты чего задумал-то?
— Да не суетись, — все так же буднично ответил Ник. — Потом расскажу.
Он прошел в комнату и открыл шкаф. На верхней полке, до которой Паша сам дотянуться не мог, действительно лежали кулем не слишком чистые вещи. Ник вытряхнул их на продавленный диван и подивился: он их помнил! Вот эти приуженные от руки псевдо-джинсы из магазина «Рабочая одежда», вельветовые штаны болотного цвета с отворотами, приталенные рубашки в полоску… Все это он и сам носил «до войны». Нашелся и синтетический свитерок из «лапши», и курточка из тонкого брезента с нашивкой на рукаве «КСП-77».
Он быстро стянул с себя костюм, рубашку, напялил пашины обноски и с сомнением посмотрел на аккуратные, серой замши ботинки.
— Извини, — заметил его взгляд Паша, который наблюдал за переодеванием из приоткрытой двери. — С обувью напряженка. Я всю старую выкинул в сердцах, как домой пришел. А новая не понадобилась.
— Ладно, сойдет, — бросил Ник и подпрыгнул несколько раз на месте. В своих ботинках было даже надежнее. Он подпрыгнул еще раз, потуже затянул на брюках ремень, попробовал, свободно ли двигаются руки. Все было в порядке. Он накинул сверху куртку и погляделся в мутноватое зеркало.
И не узнал себя. Он отвык видеть себя таким. Из зеркала глядел подросток из бедной семьи, щуплый, тоненький, с недоверчивым и настороженным взглядом.
— Надо же! — удивился преображению Паша. — А ты, американец, так к себе в гостиницу хрен пройдешь. Менты повяжут за то, что у иностранца паспорт стырил. '
— А я не в гостиницу, — ответил Ник. — Я так, пройдусь немного и вернусь. Мне, Паша, знаешь, действительно позарез надо вернуться.
И он направился к двери.
— А ты куда собрался-то? — подозрительно спросил Паша.
— Скоро буду, — коротко бросил Ник от двери.
— Но ты хоть знаешь, что делаешь? — крикнул ему вдогонку Паша.
— Знаю, мужик, знаю.
И за ним хлопнула дверь подъезда.
— Что ж, —философски заметил калека, воюя со стенами в узком коридоре — те все норовили пихнуть его в бок, — вольному воля… Спасенному — рай. А у нас за недостатком конечностей избыток энтузиазма…
