Владимир Гриньков - Приснись мне, убийца
– Ах да, – вспомнил Козлов.
– Так почему вам не хотелось над ней работать?
– Не знаю. Не могу объяснить.
Козлов неожиданно приподнялся на стуле и горячо заговорил:
– Вы должны во всем разобраться! Я вижу ваши глаза, такие глаза бывают только у умных и благородных людей, и я вам верю! Это так просто – выслушать меня и понять, что я говорю правду!
Он резко опустился на стул и закрыл глаза, почему-то покраснев.
– Что я говорю! – произнес после паузы. – Простите меня. Это какой-то бред. Все происходит помимо моего желания. Я хочу сказать одно, а на деле получается совсем другое.
– У вас когда-нибудь черепно-мозговые травмы были?
– Нет.
– И в детстве?
– И в детстве.
– И еще вопрос: вы пьете?
– Вы об алкоголе говорите?
– Да.
– Почти не пью.
– Почти – это как?
– А норма какая?
– Рюмка.
Козлов отвечал как автомат. На лице эмоции практически не отражались. Хургин выразительно посмотрел на Большакова. Тот кивнул в ответ и вызвал конвой. Козлова увели.
– Каков фрукт! – сказал Большаков. – Что скажете?
– Скажу, что требуется серьезное обследование.
– А предварительно?
– Затрудняюсь что-либо сказать.
Большаков почти разочарованно посмотрел на доктора.
– И все-таки, – пожал плечами Хургин. – Что-то из симптоматики, конечно, есть. Заторможенность, обрывочность мышления, внутренний разлад, конфликты с окружающим миром.
– Так он болен, по-вашему? – не поверил Большаков.
– Есть вещи, которые заставляют посмотреть на него внимательнее, – сказал осторожно Хургин. – Если у него пустота в голове, он плохо понимает, о чем ему говорят, хочет сказать одно, а вместо этого получается другое – это типичное проявление синдрома Кандинского-Клерамбо. И, возможно, у него определят-таки шизофрению. Но… – Хургин развел руками. – Есть один момент, который заставляет меня усомниться в болезни этого человека.
– Что именно? – заинтересовался Большаков.
– Слишком внезапно у него все началось. Вот эти два месяца, о которых он говорит, – я этому не верю. Не бывает так, чтобы до поры все было хорошо, а утром человек вдруг проснулся шизофреником. Здесь у меня сомнения.
– И что же делать?
– Освидетельствование проводить. Раствор барбамила внутривенно – и у него симптоматика раскроется во всей красе.
– Значит, пока ничего не можете сказать?
Глава 21
Лестницу он обнаружил случайно, когда присматривал для себя место, с которого можно было наблюдать за квартирой. Уже в темноте, когда село солнце, он взобрался на крышу старого сарая и здесь наткнулся на лестницу. Она была деревянной и легкой, и он вдруг понял, что все его проблемы решены. Квартира, та самая, располагалась на втором этаже, и если лестницу приставить к стене дома, можно легко попасть на нужный ему балкон.
Двор – не проходной, тупиковый, и люди здесь появлялись редко. Проходили торопливо и скрывались в одном из двух подъездов, а он лежал на теплой после дневного солнца крыше сарая и терпеливо ждал. В окнах нужной ему квартиры горел свет, но он не видел, что происходит внутри, из-за усеянных яркими цветами штор, только кухню шторы не закрывали, но там и не было никого.
Он долго лежал без движения, а когда почувствовал, что его левая рука затекла, повернулся, и это получилось у него как-то неловко. Он ощутил нож в кармане брюк – тот уперся ему в ногу жестким бруском – и даже поморщился. В окне кухни вдруг мелькнул силуэт человека, и он приподнялся на локте, чтобы лучше его рассмотреть. Да, тот самый. Молодой, симпатичный, безутешный. Но почему у него свет горит во всех комнатах? Кто-то есть, кроме него? Гости? Это было бы неприятным открытием.
Человек тем временем раскупорил бутылку с пивом и вышел из кухни, погасив при этом свет. А через четверть часа погас свет и в комнатах.
Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Ровно в полночь, если за эти полчаса свет больше не загорится, можно будет начинать.
Загаданные полчаса он выждал минута в минуту и в полночь спустился с крыши сарая во двор, прихватив с собой лестницу. Во всем доме свет был погашен, только в угловой квартире на третьем этаже светилось окно. Он осторожно, стараясь не производить шума, приставил лестницу к балкону и обнаружил, что не ошибся – очень удобно будет подниматься.
На балкон он скользнул тенью. Здесь его поджидал еще один сюрприз: ведущая в квартиру дверь оказалась открытой и легко, без скрипа, отворилась, едва он толкнул ее рукой. Теперь его от квартиры отделяла только массивная штора, он задержался перед ней на мгновение, собираясь с духом, и вошел в комнату.
Пахло пылью и мужским одеколоном. Звуков не было никаких, словно квартира вымерла, но он знал, что здесь должен быть хотя бы один человек – тот самый, которого он видел в окне. Возможно, есть еще кто-то: после прошлого раза, когда обнаружилась девушка, о существовании которой он прежде не подозревал, он был готов к любым неожиданностям.
Он снял ботинки и босиком пошел по мягкому ковру – бесшумно, крадучись. Обошел комнату и убедился, что здесь действительно никого нет.
Дверь в соседнюю комнату была закрыта. Он толкнул ее быстрым резким движением и встал на пороге, всматриваясь в непроницаемую темноту. Нож он уже держал в руке, немного на отлете, чтобы не тратить время на замах в случае чего. Он слышал дыхание человека где-то совсем близко. Прямо перед собой, в двух или трех шагах. Через мгновение, решившись, он пошел вперед, по-прежнему бесшумно ступая, и когда до цели, как ему представлялось, оставалось уже совсем немного, его нога наткнулась на что-то, он замер, но было уже поздно – пустая бутылка упала и покатилась по полу.
– А! – вскрикнул где-то совсем рядом человек.
Он затаил дыхание, но сердце, как ему казалось, стучало настолько гулко, что его биение отражалось от стен. Тот, на кровати, молчал и тоже, наверное, не дышал сейчас, вслушивался, потом зашевелился, успокоившись, но, наверное, не до конца еще успокоился, и было слышно, как он встал с кровати и пошел неспешно по комнате. Совсем рядом прошел, даже его теплое дыхание было слышно и запах пива, который от него исходил.
Он пошел за этим запахом следом, но все не бил человека ножом, потому что его не видел, а бить надо было только наверняка, с первого раза, потому что тот был крепким малым.
К выключателю, как оказалось, шел. Хотел зажечь свет и убедиться, что все-таки никого здесь нет, что привиделось что-то во сне – и только. Вспыхнул свет в люстре – и тогда он ударил. Нож вогнал в тело по самую рукоятку, парень отлетел к стене и сполз по ней, пытаясь скрюченными пальцами вцепиться в гладкие, веселенькой расцветки обои.
– А-а-а!! – закричал в ужасе Козлов и вскочил с нар. Он даже не сразу вспомнил, что находится в камере, все плыло у него перед глазами, и ему стоило немалых усилий сфокусировать взгляд. Только теперь он рассмотрел наконец своих сокамерников, забранное решеткой окно и крашенную грязной краской металлическую дверь. Эта дверь для него была единственным выходом, спасением.
– Он убивает! – закричал Козлов, содрогаясь от охватывающего его ужаса, и забарабанил в дверь. – Откройте! Он опять убивает!
Его лицо было перекошено, и капли пота выступили на лбу, но он ничего этого не замечал, единственной мыслью было – чтобы побыстрее открыли дверь, иначе все, конец, и в следующую минуту его уже не будет в живых.
– Затихни! – рявкнул кто-то за спиной Козлова, но он даже не обернулся, некогда было объяснять, что происходит. Драгоценное время уходило.
– Откройте! – бесновался Козлов. – Отведите меня к Большакову! Я все расскажу! Я опять это видел!
Лязгнул наконец запор, дверь распахнулась. Два контролера выхватили Козлова из камеры, прижали к стене в коридоре.
– Ну? – сказал один из них. – Что такое?
От него исходил тяжелый запах лука.
– Он убивает! Я только что это видел! – торопливо заговорил Козлов.
– Кто?
– Убийца! В квартире на втором этаже! Я видел!
– Где видел? – спросил с сомнением контролер.
– Во сне!
– Во сне?
– Да! Только что! Я спал и видел…
Контролер ударил Козлова резиновой дубинкой в живот, и Козлов согнулся пополам, будто из него, как из надувной куклы, выпустили воздух. Открылась дверь камеры. Козлова втолкнули внутрь, и он упал на грязный кафельный пол.
– Ты доорешься! – пообещал откуда-то сверху контролер.
– Это все правда! Я видел! Он только что опять убил человека! Зарезал его ножом! Сообщите Большакову!
Козлов рыдал, произнося эти слова. Отчаяние и боль душили его.
Глава 22
За окном было сумрачно. Низкие свинцовые облака медленно ползли по небу, готовые вот-вот пролиться дождем. В кабинете у Большакова совсем потемнело, но он не зажигал свет, забыл. Сидел за столом и мрачно рассматривал Козлова. Тот, с серым после бессонной ночи лицом, сжался. Казалось, что если расслабится – тут же задрожит.
