Масонская касса - Андрей Воронин
— Болтливый инструмент, — уточнил генерал, которому становилось все труднее сдерживать начальственное раздражение, даже гнев, как темная приливная волна поднимавшийся в его душе.
Впрочем, Павел Петрович был достаточно умным, трезвым и самокритичным человеком, чтобы понимать: то, что поднимается в данный момент из темных глубин его сознания, напоминает не столько приливную океанскую волну, сколько пенящееся содержимое нужника, в который какой-то шутник бросил килограммовую пачку дрожжей. Потому-то он и сдерживался, что знал: этот гнев не делает ему чести, а проявление его пойдет не на пользу делу, как это обычно бывает при разговорах с забывшими свое место исполнителями, а во вред ему.
— Понимаю, — сказал Слепой. — Всяк сверчок знай свой шесток, верно? Так ведь я о том и толкую! Я-то знаю свой шесток очень даже хорошо. Знаю, что от исхода этой нашей беседы зависит, буду я дальше коптить небо или меня вынесут отсюда вперед ногами и закопают где-нибудь подальше от вашей дачи…
Только многолетняя привычка контролировать себя не позволила Павлу Петровичу испуганно вздрогнуть.
— Какой еще дачи? — намного резче, чем ему хотелось, переспросил он.
— Вот этой самой. — Слепой постучал указательным пальцем по краешку генеральского стола. — Вашей. Если забыли, могу назвать адрес. Или вы действительно думали, что мне достаточно завязать глаза, чтобы я перестал соображать, куда меня волокут? Согласитесь, даже будучи слепым, глухим и немым, не так уж трудно понять, где тебя везут: по городу, где на каждом шагу светофоры и пробки, по загородному шоссе или по проселку…
Генерал Прохоров задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола.
— Да, приятель, — сказал он после довольно тягостной паузы, — ты, пожалуй, прав. Уж больно ты шустрый… Так что не обессудь: если не договоримся, живым ты отсюда действительно не выйдешь.
— Мы, — спокойно поправил Слепой.
— Что?!
— Мы не выйдем отсюда живыми, товарищ генерал-лейтенант. Человек вы немолодой и в горячем деле последний раз участвовали, наверное, лет двадцать назад. А то и все тридцать. Звукоизоляция тут у вас превосходная, я в этом убедился, пока торчал в коридоре, или в приемной, или что там у вас за этой дверью… На то, чтобы прикончить вас голыми руками, мне потребуется секунды полторы. Потом я возьму у вас в столе пистолет — он ведь там имеется, верно? — и попытаюсь пробиться на волю. Шансы у меня невелики, но все-таки побольше ваших.
Генералу Прохорову стоило неимоверных усилий не потянуться к верхнему ящику стола, где у него действительно хранился именной «стечкин». Не сделал он этого только потому, что понимал: собеседник не хвастается и не блефует, он и впрямь способен сделать то, о чем говорит, причем провернет он эту операцию, даже глазом не моргнув. И если он хотя бы наполовину так хорош, как расписывал его Потапчук, ему, скорее всего, удастся уйти отсюда живым и невредимым, потому что здесь все-таки дача, а не секретный правительственный объект. «Вот те на, — подумал Павел Петрович. — Надо же было на старости лет сесть в такую лужу!»
— Но я полагаю, что мы договоримся, — правильно оценив нехорошее молчание, наступившее после его угрозы, продолжал Слепой. — Потому что я заинтересован в сотрудничестве не меньше вашего. В конце концов, куда я пойду? Выполнять мелкие случайные заказы? Работать на побегушках у вчерашних уголовников, которые живы только потому, что у нас с Потапчуком не дошли до них руки? Года мои не те, да и квалификацию терять не хочется. Словом, на мой взгляд, нам остается только выяснить вопрос с оплатой, а остальное и так ясно.
Генерал поморщился, заглянул в пустой стакан с остатками остывшего чая на дне, снова побарабанил пальцами по столу, изображая сомнения, которые были притворными только наполовину.
— Даже не знаю, — сказал он наконец. — Ей-богу, не знаю, что и думать. Вроде подходишь ты мне по всем параметрам, но… Уж больно ты, братец, самостоятельный, независимый слишком…
— А что, у нас в стране возник дефицит оловянных солдатиков? — изумился Слепой. — Мне-то как раз казалось, что вам нужен человек, который не будет выходить на связь каждые полчаса и консультироваться с вами по поводу каждого своего шага.
— Да не в этом дело! — с досадой отмахнулся Прохоров. — Я же ясно сказал: слишком независимый. Чересчур. Вот, скажем, Потапчук… Он ведь, как ни крути, тебя пригрел, можно сказать, человеком сделал. Он тебе доверял, как самому себе, а ты воспользовался этим и шлепнул его, как мишень в тире.
Губы Слепого дрогнули, искривившись в подобии пренебрежительной усмешки. Генерал спохватился, поняв, что говорит что-то не то. Действительно, было похоже, что он просит — не требует, а вот именно просит, чуть ли не на коленях вымаливает — у этого киллера каких-то гарантий и даже, кажется, утешений: дескать, не волнуйтесь, товарищ генерал, все будет в порядке. Я на вашей стороне, а Потапчук — это так, эпизод, мелочь, на которую не стоит обращать внимание…
— Я вынужден повторить, — сказал Слепой, — что генерал Потапчук не был мне ни родственником, ни другом, ни даже отцом-командиром в привычном, армейском понимании этого слова. Тоже мне, батяня-комбат… Я выполнял его приказы и получал за это деньги. А его последний приказ звучал примерно следующим образом: временно поступить в распоряжение того-то и того-то — то есть в ваше распоряжение, товарищ генерал-лейтенант, — и беспрекословно выполнять приказы временного куратора. А вы приказали — помните что? Правильно, убрать генерала Потапчука. Я выполнил оба приказа — и его, и ваш, — а вы, кажется, недовольны. И я никак не пойму, в чем тут дело. То ли вы отдали свой приказ необдуманно и уже об этом жалеете, то ли просто пытаетесь торговаться, чтобы заставить меня работать за здорово живешь…
Генерал Прохоров протянул руку к тумбе стола, секунду подержался за ручку верхнего ящика — просто так, чтобы вернуть самоуважение, — а затем с грохотом выдвинул средний и, вынув оттуда, небрежно швырнул на стол перед наемником толстую пачку стодолларовых купюр. От удара о
