Безумный барон – 3 - Виктор Гросов
Я уже напрягся для последней, ментальной атаки, готовясь направить весь свой Голод на этот кристалл, перемолоть его, стереть в порошок. Но в тот самый момент, когда я собирался отдать команду, произошло то, чего не ожидал никто.
Золотистые потоки, эхо силы Арины, до этого лишь пассивно кружившие в пространстве, вдруг пришли в движение. Они не атаковали — они собрались вместе. Из разрозненных искр, из теплых, блуждающих огоньков они сплелись в единое целое.
Передо мной была не Арина, не ее тело или лицо, но сама ее душа, ее концепция. Чистая, первородная, необузданная Жизнь. Огромная, пульсирующая, золотая звезда, от которой исходили волны не просто тепла, а чистого потенциала: в ее свете вспыхивали и гасли образы цветущих полей, слышались крики новорожденных и рев строящихся городов. В этом сиянии не было умиротворения — в нем клокотала ярость созидания, неукротимое желание расти, меняться, двигаться. И эта звезда, это могучее эхо ее сущности, оставшееся в Ядре после жертвы, пришло в движение. Не на Кассиана. Не на меня. Прямиком к точке, где мой меч, моя Пустота, пронзил его Порядок.
Кассиан попытался ее остановить. От его кристалла метнулись ледяные цепи, пытаясь сковать золотую звезду, заключить ее в клетку Порядка. Но цепи просто проходили сквозь нее, как сквозь пламя, тая и испаряясь. Для его холодной логики она была неуязвима.
Я, в свою очередь, инстинктивно попытался отдернуть меч, разорвать контакт, испугавшись, что этот всепожирающий огонь сожжет и меня, и мою Пустоту. Но было уже поздно.
Три аспекта. Три расколотых осколка одной вселенной — Пустота, Порядок и Жизнь — оказались в одной точке, в одном мгновении. И их столкновение стало откровением.
В меня хлынуло чужое сознание, чужая боль. Я ощутил вековую, ледяную усталость Кассиана, как свою собственную. Я прочувствовал его бесконечную боль от предательства, его отчаянное, почти детское желание, чтобы мир просто замер, перестал меняться, перестал причинять ему страдания. Я понял его стремление к Порядку не как жажду власти, а как мольбу об анестезии, о вечном, нерушимом покое, где ничто больше не сможет его ранить.
А следом, обжигая этот холод, меня захлестнула яростная, неукротимая жажда жизни Арины. Я почувствовал ее животный страх перед застоем, ее восторг от вечного движения, даже если это движение — в пропасть. Для нее стабильность была синонимом смерти, а хаос — синонимом существования. Она не была доброй, она была живой, и ее воля к жизни была так же абсолютна и беспощадна, как воля Кассиана к покою.
А между ними, в точке моего меча, была моя Пустота. Мой Голод. Не злой и не добрый. Идеальный баланс, точка нуля, способная вместить в себя и бесконечный лед, и бесконечное пламя. Я был растворителем, в котором смешались кислота и щелочь.
Фундамент реальности под нами задрожал. Прежде раздельные потоки энергии рванулись друг к другу, сплетаясь в единый, слепящий клубок противоречий. Три силы, три фундаментальных закона этого мира, больше не могли существовать порознь. Они сливались в нечто новое.
И я, глядя на этот зарождающийся триумвират безумия, с холодной ясностью понял, что сейчас произойдет. Это не будет взрыв. Это будет… перезагрузка. С полным форматированием системного диска. И мы трое — три несовместимых компонента — были ее исходным кодом. Конечная. Просьба освободить вагоны. Навсегда.
Перезагрузка — слово из моего старого мира, до омерзения компьютерное и бездушное. Но никакое другое не подходило, чтобы описать то, что случилось дальше. Мир не взорвался. Он… свернулся. Пространство, время, энергия — все, что составляло ткань реальности, потеряло смысл и коллапсировало в единую, бесконечную, слепящую точку.
Я ощутил это не как падение, а как методичное, послойное стирание. Сначала исчез свет, сменившись абсолютной чернотой, потом ушел звук, оставив после себя оглушающую, давящую на барабанные перепонки тишину. Затем меня лишили осязания: ледяная решетка Кассиана попыталась не просто заморозить, а интегрировать мою суть в свою структуру, сделать еще одним безупречным, безвольным узлом в своей вечной тюрьме Порядка. Я чувствовал, как мои мысли деревенеют, как само понятие «я» начинает покрываться инеем. Следом ударил жар: огненный вихрь Арины — не просто пламя, а первородная энергия созидания, которая грозила переплавить мою сущность, сжечь память и пустить на топливо для своего вечного, дикого танца. Они не просто тянули меня в разные стороны. Я стал канатом в перетягивании вечности, и Голод внутри, мой единственный якорь, взвыл от боли и восторга, вцепившись в них обоих с одинаковой жадностью. Я судорожно держался за обрывки себя: запах пороха на стрельбище, вкус дрянного виски в глотке, усталое лицо Ратмира после боя, смех Арины, который всегда казался слишком громким… Я стал этой мозаикой воспоминаний, просто чтобы не раствориться, не стать просто энергией.
А потом все прекратилось.
Я завис в… нигде. В Белом Пределе. Безграничное пространство без верха и низа, окутанное стерильным, равнодушным сиянием. Тишина здесь была настолько плотной, что казалась физическим давлением. Здесь не было звуков и запахов, но я все еще ощущал фантомную тяжесть меча в правой руке, а в несуществующих коленях пульсировал призрак боли от соприкосновения с ледяным полом. Я был чистым сознанием, точкой восприятия, и отсутствие тела ощущалось как ампутированная конечность, которая не перестает чесаться.
Передо мной, на равном удалении друг от друга и от меня, находились они. Их больше не было. И они были везде.
Кассиан перестал быть кристаллом, став самой идеей. Идеальная, бесконечная, трехмерная решетка из иссиня-черного света уходила во все стороны, и каждый ее луч пел ледяную колыбельную стазиса. Вокруг нее само белое пространство казалось более упорядоченным, более холодным. Символ абсолютного, незыблемого Порядка. Прекрасная в своем математическом, безжизненном величии. Однако, стоило вглядеться, и дефект становился очевиден — одна-единственная точка в самом центре, узел, который не светился, а поглощал свет, словно микроскопическая черная дыра. Это была его боль, его тысячелетняя рана, ставшая частью его сути. И эта поломка на теле совершенства вносила диссонанс, глухую, аритмичную боль во всю его безупречную структуру.
Арина больше не была звездой. Она стала вихрем. Бушующим, непредсказуемым, золотым торнадо из чистой, созидательной и одновременно разрушительной энергии. В ее яростном танце, похожем на взбесившееся пламя, рождались и тут же гибли целые вселенные из
