Игорь Губерман - Гарики на каждый день
VIII. Счастливые потом всегда рыдают, что вовремя часов не наблюдают
Когда в глазах темно от книгсажусь делить бутыль с друзьями;блаженна жизнь – летящий мигмежду двумя небытиями.
Я враг дискуссий и собраний,и в спорах слова не прошу;имея истину в кармане,в другом закуску я ношу.
Когда весна, теплом дразня,скользит по мне горячим глазом,ужасно жаль мне, что нельзязалечь на две кровати разом.
Покуда я у жизни – смыслаискал по книгам днем с огнем,вино во мне слегка прокисло,и стало меньше смысла в нем.
Зря и глупо иные находят,что ученье – пустяк безразличный:человек через школу проходитиз родильного дома в публичный.
Не знаю лучших я затейсреди вселенской тихой грусти,чем полусумраке – детейискать в какой-нибудь капусте.
Дымись, покуда не погас,и пусть волнуются придурки –когда судьба докурит нас,куда швырнет она окурки.
Из лет, надеждами богатых,навстречу ветру и волнемы выплываем на фрегатах,а доплываем – на бревне.
Подростки мечтают о бурев зеленой наивной мятежности,а взрослых влечет к авантюрецветение первой несвежести.
Надо жить наобум, напролом,наугад и на ощупь во мгле,ибо нынче сидим за столом,а назавтра лежим на столе.
Анахорет и нелюдими боязливец неудачиприходит цел и невредимк покойной старости собачей.
Какое счастье, что вокругживут просторно и привольнослова и запах, цвет и звук,фактура, линия и форма.
Все умные задним умом,кто бил себя в лоб напоследок,печальней грустят о былом,чем те, кто и задним некрепок.
В столетии насыщенном тревогой,живу, от наслаждения урча,пугаем то всемирной синангогой,то ржавью пролетарского меча.
Я жизнь люблю, вертящуюся юрков сегодняшнем пространстве и моменте,моя живая трепаная шкуркамилее мне цветов на постаменте.
По времени скользя и спотыкаясь,мы шьемся сквозь минуты и года,и нежную застенчивую завязьдоводим до трухлявого плода.
Час нашей смерти неминуем,а потому не позабудьсебя оставить в чем-нибудьумом, руками или хуем.
С годами тело тяжелей,хотя и пьем из меньших кружек,и высох напрочь дивный клей,которым клеили подружек.
Гори огнем, покуда молод,подругу грей и пей за двух,незримо лижет вечный холоди тленный член, и пленный дух.
Кто несуетливо и беспечновремя проводил и коротал,к старости о жизни знает нечтобольшее, чем тот, кто процветал.
Ровесник мой, засосан бытом,плюет на вешние луга,и если бьет когда копытом,то только в гневе на рога.
Сложилось нынче на потеху,что я, стареющий еврей,вдруг отыскал свой ключ к успеху,не не нашел к нему дверей.
Возраст одолев, гляжу я сверху:все мираж, иллюзия, химера;жизнь моя – возведенная церковь,из которой выветрилась вера.
Не грусти, что мы сохнем, старик,мир останется сочным и дерзким;всюду слышится девичий крик,через миг становящийся женским.
Деньгами, славой и могуществомпренебрегал сей прах и тлен;из недвижимого имуществаимел покойник только член.
Счет лет ведут календариморщинами подруг,и мы стареем – изнутри,снаружи и вокруг.
С каждым годом суетней планета,с каждым днем кишение быстрее,губят вырастающих поэтовгонор, гонорар и гонорея.
В нашем климате,слезном и сопельномисчезает, почти забываемый,оптимизм, изумительный опиум,из себя самого добываемый.
Бесплоден, кто в пОру цветенияобидчив, уныл и сердит;гниение – форма горения,но только ужасно смердит.
Вот человек. Он всем доволен.И тут берет его в тискипотребность в горечи и боли,и жажда грусти и тоски.
Люблю апрель – снега прокисли,журчит капель, слезой звеня,и в голову приходят мыслии не находят в ней меня.
Когда тулуп мой был бараноми ублажал младых овечек,я тоже спать ложился рано,чтобы домой успеть под вечер.
Не всякий миг пружинит в насготовность к подвигам и бедам,и часто мы свой звездный часпроводим, сидя за обедом.
Заранее думай о том,куда ты спешишь, мельтеша:у крепкого задним умом и жопа болит,и душа.
Все лучшее, что делается намивесенней созидательной порой,творится не тяжелыми трудами,а легкою искрящейся игрой.
О чем ты плачешь, осень бедная?Больна душа и пуст карман,а на пороге – немочь бледнаяи склеротический туман.
Взросление – пожизненный урокумения творить посильный пир,и те, кто не построил свой мирок,охотно перестраивают мир.
Чтобы в этой жизни горемычнойбыть милей удаче вероятной,молодость должна быть энергичной,старость, по возможности – опрятной.
Как счастье ни проси и ни зови,подачки его скупы или круты:дни творчества, мгновения любви,надежды и доверия минуты.
Мы сами вяжем в узелнити узора жизни в мироздании,причина множества событий –в готовном общем ожидании.
Чтоб жизнь испепелилась не напрасно,не мешкай прожигать ее дотла;никто не знает час, когда пространстворазделит наши души и тела.
Теперь я понимаю очень ясно,и чувствую и вижу очень зримо:неважно, что мгновение прекрасно,а важно, что оно неповторимо.
Счастье – что подвижны ум и тело,что спешит удача за невзгодой,счастье – осознание предела,данного нам веком и природой.
Такие реки тьмы текут бурливопод коркой соблюдаемой морали,что вечно есть угроза их разливана площади, мосты и магистрали.
Любой из нас чертой неровнойна две личины разделен:и каждый – Каин безусловный,и в то же время – Авель он.
Беспечны, покуда безоблачен день,мы дорого платим чуть позже за это,а тьма, наползая сначала, как тень,способна сгущаться со скоростью света.
Год приходит, и год уходит,раздробляясь на брызги дней,раньше не было нас в природе,а потом нас не будет в ней.
Наш путь из ниоткуда в никуда –такое краткосрочное событие,что жизни остается лишь чертамеж датами прибытия-убытия.
До пословицы смысла скрытоготолько с опытом доживаешь:двух небитых дают за битого.ибо битого – хер поймаешь.
Как молод я был! Как летал я во сне!В года эти нету возврата.Какие способности спали во мне!Проснулись и смылись куда-то.
Везде долги: мужской, супружеский,гражданский, родственный и дружеский,долг чести, совести, пера,и кредиторов до хера.
Вокруг секунд каленья белого –года безликости рябой;часть не бывает больше целого,но красит целое собой.
Мне жаль потерь и больно от разлук,но я не сожалею, оглянувшись,о том далеком прошлом, где споткнувшись,я будущее выронил из рук.
Сперва, резвясь на жизненном просторе,словно молодость сама;умнеем после первого же горя,а после терпим горе от ума.
Ах, юность, юность!Ради юбки самоотверженно и вдругдуша кидается в поступки,руководимые из брюк.
Живи светло и безрассудно,поскольку в старости паскуднойпод нас подсунутое судно –помеха жизни безрассудной.
Эпохи крупных ослеплений недолготянутся на свете,залившись кровью поколений,рожденных жить в эпохи эти.
За плечами с пустым мешком,только хлеб там неся и воду,в жалком рубище и пешкоместь надежда найти свободу.
Ты пишешь мне, что все темно и плохо,Все жалким стало, вянущим и слабым;но, друг мой, не в ответе же эпохаза то, что ты устал ходить по бабам.
Наша старость – это ноги в тепле,это разум – но похмельный, обратный,тише музыка и счет на столе,а размер его – всегда неоплатный.
Азарт живых переживанийподвержен таянью – увы! –как пыл наивных упований,как верность ветреной вдовы.
Когда время, годами шурша,достигает границы своей,на лице проступает душа,и лицо освещается ей.
Есть люди, провалившие экзаменжитейских переплетов и контузий,висят у них под мутными глазамимешки из-под амбиций и иллюзий.
Не тужи, дружок,что прожил ты свой век не в лучшем виде:все про всех одно и то жеговорят на панихиде.
Я жизнь свою листал сегодня ночью,в ней лучшие года ища пристрастно,и видел несомненно и воочию,что лучшие – когда я жил опасно.
Однажды на улице сердце прихватит,наполнится звоном и тьмой голова,и кто-то неловкий в несвежем халатепоследние скажет пустые слова.
IX. Увы, но улучшить бюджет нельзя, не запачкав манжет
