Артур Гафуров - Учитель Истории
Возле больницы уже хозяйничали мародеры. У ворот стоял небольшой коммерческий грузовичок, в который спешно загружали какие-то коробки. Наркотики тырят, догадался я. И не только их: вон один молодчик поволок какой-то медицинский прибор, похожий на монитор от аппарата УЗИ. Конечно, бери пока можно — вот извечный девиз завоевателя. Наверняка все банки и многие магазины также подверглись разграблению. На фоне такой вольницы сокровища Юрьевских так, мелочевка. Вот где настоящая прибыль!
Погрузку медикаментов и прочих материальных ценностей охраняли мальчики с автоматами Калашникова, но они больше были заняты чесанием языков, нежели своими обязанностями. Я решил обойти территорию клиники и зайти с обратной стороны, очень надеясь, что там никого нет, и я не привлеку к себе ненужного внимания. Понадеялся, блин. Стоило перелезть через ограду и, пригнувшись, потрусить в сторону погруженного в темноту главного корпуса, как мне в спину прилетел камень.
— Твою мать…
Прямо в поясницу. Несколько секунд я беспомощно корчился на снегу, нелепо перебирал ногами и пытался набрать в грудь хоть немного морозного воздуха. Когда вдохнуть наконец получилось, весь кислород тут же снова был выдавлен из меня навалившейся человеческой массой.
— Это тебе ни к чему, друг, — ласково прошептала масса мне на ухо, и я почувствовал, как железные руки выкручивают у меня из пальцев револьвер Яниного отца. Вот кто действительно в безопасности, подумалось вдруг. Надо было к нему съездить, ведь собирался же. Яна даже адрес дала…
Потом меня легонько приложили по виску, и я ненадолго ушел из реальности.
— Человеческая жизнь имеет более одного аспекта.
— Чего? — я хотел было открыть глаза, но по ним так ярко хлестанул свет фонаря, что пришлось спешно зажмуриться. Проклятые светодиоды, и кто их только придумал…
— Я говорю, что зело разносторонняя ты личность, Филипп Анатольевич. Вроде, знаю я тебя недавно, но человек ты неплохой, как мне казалось. А вот крест на тебе не христианский вовсе. Кстати, христианского как раз нет.
— Ах, это… — я не глядя сорвал с груди белый громобойский знак. — Так безопаснее было.
— Для кого безопаснее? Для тебя?
— Для меня в том числе. Лев, где Яна?
— Здесь Яна, — в лицо мне снова посветили фонарем, но Лев (а это и вправду был он) грубо рыкнул: — Ваня, хорош человека слепить! И ты тоже, хорош. Валяться, то есть.
Я наконец разомкнул веки и обнаружил, что лежу на старой больничной кровати. Прямо на холодной металлической сетке. Даже простынки никто не подстелил, только под голову запихнули какой-то комок тряпья. Ни черта не видно, в зрачках все еще пляшут разноцветные пятна от фонарика. Очень влажно, отвратно пахнет тухлой водой. И лекарствами. И еще человеческим потом.
— Где Яна? — повторил я свой вопрос. — И где мы вообще? Долго я лежал?
— Недолго, — ответил голос Льва. — Минут десять. Мы в подвале поликлиники. Как только этот ад начался, мы собрали всех, кого смогли, и привели сюда.
— Молодцы, — похвалил я, пытаясь приподняться. — Много вас?
— Человек сорок. Тише, тише! Все в порядке.
Это где-то поблизости раздался еще один взрыв. Люди заволновались, по подвалу невидимой волной пробежал испуганный шепот.
— Многие уже ушли, — продолжил за Льва его помощник Ваня, от которого слегка несло перегаром. — Остались только нетранспортабельные больные, три врача, медсестра и санитарка. А те, кто не ушел…
— Застряли наверху, — закончил за него Лев. — Мы сделали вылазку, чтобы поискать оставшихся. Нашли одного. Да на тебя наткнулись… Сейчас так редко встречаешь своих.
— Удача-то какая, — я дотронулся до поясницы и взрогнул от острой боли. — Блин… Вы мне там, часом, не отбили чего-нибудь жизненно важного?
— Все у тебя в порядке. Я смотрел. Хорош ныть, пойдем к Яне.
Яна находилась в соседнем помещении, размерами больше походившем на кладовую. Воздух здесь был не таким сырым и холодным — работала небольшая батарея, — поэтому здесь собрали всех «лежачих» и детей. Имелось и освещение — подвешенный к потолку карманный фонарик. За детьми присматривала пожилая медсестра, тихонько отругавшая вошедших. И так тесно, еще ходят тут, тепло наружу выпускают! Но Лев тихонько приложил палец к губам, и назревающий конфликт моментально угас. По всему видно, что персонал больницы его уважает.
Дочка Елены лежала у самой стены. Я с удовлетворением отметил, что на выделенной ей кровати есть матрас, голова девочки покоится на подушке, а сама она укрыта одеялом. Рядом с Яной, прижавшись к ней, как к родной матери, мирно сопел маленький мальчик лет четырех. Ему было тепло, он безмятежно улыбался во сне. Ну, хоть кому-то в этом городе сейчас хорошо.
Яна тоже спала.
— Мы дали ей седативного, — объяснила медсестра. — Она нервничала жутко, рвалась спасать мать. Детей только пугала. Вы родственник?
— Практически, — соврал я.
— Хорошо. Она обрадуется, когда проснется.
— Посмотрел на красу? — Лев вежливо взял меня под локоть и отвел в сторонку. — Теперь слушай сюда. Дело есть. Чрезвычайное.
— Какое дело? — заинтересовался я.
Не скажу, что мне очень улыбалось снова вылезать наружу, под ясны очи громобоев со товарищи, но и отсиживаться, словно крыса, в затхлом подвале, пока остальные защищают город — довольно сомнительный вклад в фонд будущих воспоминаний о годах молодости. Да и пример Чупрова меня вдохновил: я хотел действовать. Поэтому готов был выполнить просьбу друга, несмотря на несомненный риск, связанный с предстоящим поручением.
Лев придвинулся ко мне поближе и сказал на ухо:
— Эти нехристи растаскивают лекарства.
— Знаю, — кивнул я. — Сам видел.
— После того, как они возьмут все, что им надо, — Еремицкий перешел на шепот. — Поликлинику наверняка подожгут. Чтобы замести ненужные следы, уничтожить улики. Нужно им помешать.
— Каким образом?
— Самым простым: подняться наверх и потушить пламя.
— Нет, — возразил я. — Если мы полезем из подвала и выдадим себя, они наверняка решат, что внизу тоже есть чем поживиться. К тому же, мы для них не угроза, а, скорее, ненужные свидетели.
— Резонно, — подумав, согласился Лев. — Что сам предлагаешь?
— Предлагаю… — я задумался. — Нужно совсем отвлечь их от больницы. Сделать так, чтобы они как можно быстрее свернули погрузку. И свалили нафиг. Но такое можно провернуть только извне, снаружи.
— Предлагаешь обходной маневр?
— Да. Обожаю обходные маневры. Можно сказать, это мой любимый маневр. Но у них там охрана с калашами, а нас всего трое.
— Четверо. Дмитрий Семенович в разведку пошел. Он бывший военный, кстати. А охрану обязательно трогать? Можно ведь просто…
— Нет, нельзя просто, — перебил его я. — Нужно либо прогнать их совсем, либо уничтожить тачку с наркотой. Если мы не можем противостоять грабежу, попробуем хотя бы лишить противника трофеев.
— Это опасно… — Лев почесал затылок и зачем-то дотронулся указательным пальцем до кончика носа. — Но ты прав. Все сопротивляются, и мы тоже должны. Пусть по улицам провинции метет суховей…
Я снова забрал себе пистолет отца Яны. Второй ствол — подарок почившего громобоя Пахома — достался Дмитрию Семеновичу, отставному военному, майору, а ныне хирургу. Он также взял на себя общее руководство операцией. И в качестве подмоги на «передовой», конечно же, выбрал именно меня.
— Слушай сюда, молодой, — глядя на это морщинистое, сложившееся в какой-то жуткой ухмылке лицо, мне было очень сложно заставить себя поверить, что его владелец по диплому значится врачом. — Твоя задача проще некуда. Мы выберемся наружу, и разделимся. Я зайду с северо-запада, ты — с юга. Первый, кто выйдет на позицию, открывает отвлекающий огонь. Второй — подбирается к машине и бросает в нее Молотова. План понятен?
— Если под «проще некуда» вы подразумеваете, что я должен незамеченным пробраться к охраняемому транспорту и под автоматным огнем попасть в него бутылкой, да еще и так, чтобы он загорелся — то конечно, какие вопросы…
— А ты шутник, — отставной военный радостно осклабился (оказывается, то, что я видел до этого, улыбкой не являлось, просто прикус такой), и мне стало по-настоящему страшно. — И балабол. Ладно, не ссы. Я им такое устрою, такое покажу… Они про тебя и думать забудут. Сможешь вразвалочку подойти и ножиком гуттаперчу с руля соскрести.
— Занятная аллегория…
Блин, надеюсь, я первым выйду «на позицию». Пусть сам свои бутылки с керосином бросает. И нафига я вообще это все предложил? Боевой запал исчез бесследно, одно воспоминание осталось.
Дмитрий Семенович меж тем уже успел потерять ко мне всякий интерес.
— Лев, мой еврейский брат, ну где ты там?
— Сам ты еврейский брат, — отозвался Еремицкий, внося в помещение два пол-литровых бутыля из-под водки, до половины заполненных какой-то желтоватой жидкостью и заткнутых сверху тряпичными пробками. — У меня русская фамилия. И происхождение. И вообще вот, держите. В сортире сварганил, чтоб не воняло тут.
