Диана Уитни - Старомодные люди
— Ше-на-на-а…
— Тише, Стефи!
Шеннон подхватила ребенка на руки и уже хотела идти. Но тут ее что-то остановило. За дверью явственно произнесли ее собственное имя.
Она прислушалась к звуку раздраженных мужских голосов. Уходи, уходи, твердил ей рассудок, пусть их ругаются, это не твое дело. Но, услышав глухой, дрожащий от гнева голос Митча, она словно приросла к полу.
— Объясни мне, наконец, что тебя заставило соваться между мной и Шеннон?
— Я просто хотел, чтобы молодая женщина поняла — она оказалась в непростой ситуации. Очень непростой.
— Что это за ситуация такая особенная?
— Я беспокоился исключительно о мисс Догерти. Потому что отдавал себе отчет — в силу недоразумения она стала в некотором смысле жертвой обстоятельств. А эта женщина, судя по тому, что я успел узнать о ней, обладает не только привлекательной внешностью, но и чуткой душой. Эта женщина появилась в твоей жизни как раз в тот момент, когда тебе особенно необходимы… скажем так, женское участие и поддержка. Поверь, я не собираюсь винить тебя. Но будем говорить откровенно — ты извлек из недоразумения определенную выгоду.
Сердце Шеннон упало. Нет. Росс ошибается. Это не может быть правдой. Уходи же, уходи, приказывала она себе. Не слушай. Не верь.
Но она не двинулась с места. Одеревеневшие ноги отказывались ее слушаться.
— Возможно, я несколько превысил свои обязанности адвоката, Митчелл, но я счел своим долгом сообщить молодой женщине о том, что ей предстоит.
— Предстоит?.. — Митч заскрежетал, как заржавевшая пила. — Ты-то откуда знаешь, что предстоит женщине, которую я люблю? Кто позволил тебе лезть в мои дела?
— Ты слишком горячишься, Митчелл. Я…
— Ах, слишком! — Судя по звуку, Митч ударил кулаком по столу. — Заруби себе на носу, у тебя нет ни малейшего права вмешиваться в мою жизнь, ни малейшего. Знал бы ты, как мне опостылело твое занудство, твои идиотские поучения, твоя глупейшая уверенность в том, что ты умнее всех на свете. Но я терпел. Однако всякому терпению приходит конец.
— Я не знал, что ты видишь во мне чуть ли не личного врага.
Росс произнес это так тихо, что Шеннон едва разобрала слова.
— Конечно, не знал. Тебе же наплевать на то, что о тебе думают, ты никого в упор не видишь. Ладно, Росс, я не хочу оскорблять тебя, но запомни — тебе лучше умерить свой пыл. Но если ты опять сунешь нос в мои дела, я пошлю тебя ко всем чертям. Мне не нужен такой бездушный брат и такой бесцеремонный адвокат.
— Как видно, я действительно не сумел разобраться в ситуации, — отчетливо произнес Росс. — Если так, то извини. Но, видишь ли, я был уверен, что важнее всего для тебя — сохранить опеку над детьми. Исходя из этого соображения я и действовал.
Жалобно заскрипел стул.
— Да, дети — это важно для меня, безумно важно, — устало откликнулся Митч. — Я люблю их, я хочу, чтобы они жили со мной. Хочу, чтобы они выросли здоровыми, красивыми и умными. И останутся они со мной или переедут к бабушке и дедушке — я сделаю все, чтобы так и было.
На несколько секунд за дверью воцарилось молчание. Потом Росс тихо спросил:
— Ты действительно любишь ее?
— Она для меня дороже всех на свете.
— А ты отдаешь себе отчет в том, что Гилберты могут использовать ее прошлое против тебя? И тогда детей тебе не видать.
— Я знаю, — чуть слышно произнес Митч. Но потом голос его окреп: — Без детей моя жизнь опустеет, Росс, страшно опустеет. А без Шеннон… без нее мне просто не жить.
Этого Шеннон не выдержала. Шатаясь, она отошла от двери. Все вокруг расплывалось — слезы застилают ей глаза, поняла Шеннон. Митч уверял, что ее прошлое не может ему повредить, что они вместе непременно выиграют процесс. Но он лгал, чтобы ее успокоить.
Теперь она не сомневается в его чувствах. Да, он любит ее. Любит так, что готов расстаться с детьми. Но горечь, звучавшая в его голосе, когда он говорил об этом, резанула ее по сердцу, как бритва.
И она, Шеннон, любит его, любит так, что у нее дух захватывает. Поэтому она не позволит, чтобы ради нее он шел на жертву, на такую жертву. Слишком многое поставлено на карту. Теперь она знает, как ей поступить, чтобы никому не причинить вреда — ни Митчу, ни детям.
А еще она знает, что сердце ее разбито.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Серебряные лайнеры, гудя реактивными двигателями, выстроились на взлетной полосе, точно стая гигантских птиц.
Фрэнк Догерти неловко потоптался на месте и переложил дорожную сумку Шеннон из одной руки в другую. Огляделся по сторонам — вокруг бурлила обычная для аэропорта суматоха — и вздохнул.
— Напрасно ты все это затеяла, детка.
Шеннон посмотрела на отца и сморгнула набежавшие слезы.
— Так будет лучше, папа.
Он растерянно провел по лицу рукой. Увидев эти шишковатые, обезображенные артритом пальцы, Шеннон почувствовала, что на месте сердца у нее кусок свинца. Неужели она и правда решится на это, неужели и правда уедет?
Да. Она не может остаться.
Останься она, Митч и дети испытают много горя. Митч часто ворчит на не в меру ретивых репортеров, и все же он привык к тому, что газеты — его лучшие друзья. В деле Митча без них не обойтись. Он не понимает, что газетная сплетня может разбить жизнь. Не понимает, какой лакомый кусок для газетчиков процесс, где печально известная особа выступает против двух почтенных пожилых людей. Страшно подумать, какой из этого раздуют скандал.
Неужели прошлое будет преследовать ее всю жизнь?
Фрэнк нерешительно откашлялся.
— Детка, если ты не хочешь выходить замуж за этого Уилера, силой никто тебя не заставит. Не понимаю, зачем же спасаться бегством?
— Никуда я не бегу. Просто немного замоталась в последнее время. Экзамены я сдала, в офисе меня сейчас вполне заменит Майк. Я решила немного отдохнуть, поэтому и уезжаю.
Нет, не поэтому, вовсе не поэтому, вздохнула она про себя. От нее зависит будущее троих детей. Так пусть они останутся в родном доме, с дядей, который души в них не чает. Пусть у них все будет хорошо. А Митч… постепенно он примирится со своей потерей.
И может, придет время, когда, один Господь знает как, она, Шеннон, тоже примирится со своей потерей. Хотя что для нее жизнь без Митча…
— Если тебе нужно время на размышление, детка, конечно, не стоит пороть горячку. — Фрэнк торопливо моргнул и поднял глаза, притворяясь, что смотрит на взмывающий ввысь самолет. — Но, по-моему, от своих проблем не убежишь.
— Я же тебе объясняла: я не убегаю.
Убегаешь, убегаешь, не криви душой, тут же одернула она себя. И отец прекрасно понимает, что ее желание отдохнуть — не слишком удачная отговорка.
— Ты что, поссорилась со своим Уилером?
— И не думала. Просто я поняла, что не готова к такому серьезному шагу.
— Поняла? С чего бы это вдруг? — На лице Фрэнка читалось недоверие.
— Знаешь, папа, ты был прав. — Шеннон старалась говорить как можно беззаботнее. — Бог с ним, с замужеством. Ни к чему мне опять впрягаться в этот хомут.
— С каких это пор мое мнение стало законом? — Фрэнк пристально посмотрел на нее. — С тобой что-то творится, детка. И мне это совсем не нравится.
Шеннон беспомощно огляделась по сторонам. Ну как она скажет отцу, что сломя голову бежит от своего счастья лишь потому, что боится — из-за нее Митч потеряет детей?
Митч ее любит. И если он разберется в причине ее отъезда, он бросится вдогонку, махнув рукой на все. Остается один выход — убедить его, что она его не любит. Господи, как тяжело было на это решиться. Никогда в жизни ей не было тяжелее.
Актриса она никудышная. Если бы она встретилась с Митчем лицом к лицу, он сразу раскусил бы ее игру. И потом, она сама знает — стоит ей увидеть его обиженные, растерянные глаза, и от ее решимости не останется и следа. Она, рыдая, кинется в его объятия…
Слишком многое поставлено на карту. А строить свое счастье на обломках чужого — нет, это не для нее. На самом деле Митч никогда не примирится с потерей детей, и в конце концов он начнет обвинять во всем ее. А она… она не вынесет, если их любовь умрет, превратится в неприязнь и вражду.
Отец остается совсем один — мысль об этом тоже бередила Шеннон душу. Бедный, бедный папа, он-то совершенно не виноват в ее ошибках, а страдать в который раз приходится ему.
Всхлипнув, Шеннон робко взглянула на отца, и ее вдруг переполнила любовь к нему. Даже сейчас, когда Шеннон его оставляла, он, как и всю жизнь, переживал только за дочку, только о ней беспокоился. Предстоящая разлука с отцом болью отзывалась в ее сердце.
Громкоговоритель затрещал и объявил посадку на рейс Шеннон.
Фрэнк опустил плечи.
— Иди, тебе пора, — грустно сказал он.
Шеннон вытащила из сумочки маленький запечатанный конверт и протянула отцу.
— Пожалуйста, отправь это, — прошептала она, чувствуя, что слезы вновь застилают ей глаза.
