Светлана Багдерина - Волшебный горшочек Гийядина
– Селим-ага, позвольте узнать, что эти мерзкие ассасины сделали с вашим благородным лицом? – юный чародей обеспокоенно забрал в щепоть покрытый ночной щетинкой подбородок.
– О, Абуджалиль, успокойся! Это вовсе не мерзкие ассасины, это наш многомудрый Агафон-ага!
– З-зач-чем?.. – потеряв всякое самообладание, разинул рот и вытаращил глаза Абу. Но вспомнив, что другая пара широко открытых карих глаз сейчас неотступно следит за развитием событий, он взял себя в руки, приосанился, откашлялся, повернулся к чародею и строго, с расстановкой произнес:
– Разреши спросить, коллега-ага, какое запрещенное законами магии и людей заклинание ты наложил на несчастного Селима?
Узнав, что это было ни что иное, как безобидный отвод глаз, помноженный на укус щершня, придворный волшебник взглянул на красного и надутого специалиста по волшебным наукам с неподдельным ужасом и восхищением.
– Думаю, коллега-ага, что специально добиться такого эффекта не вышло бы даже у самого ректора Уллокрафта…
Не знающий, принимать ему сие высказывание за изысканный комплимент или не менее изысканное оскорбление, Агафон-ага кольнул пытливым[41] взглядом конкурента, и решил игнорировать его вовсе.
– Селим, расслабься. Думай о хорошем. Сейчас я буду свое заклинание снимать, – тоном именитого хирурга при виде банального аппендицита сообщил он, отступил на шаг, закатал рукава…
– Постой, Агафон-ага! – вдруг прозвучал голосок Яфьи за его спиной. – Если Абуджалиль-ага говорит, что такое заклинание не наложить и их… лектору… аге… хоть он и самый сильный чародей их… училища… но ты смог это сделать… Значит, Абуджалиль-ага теперь просто обязан попытаться его снять!
– Это с чего бы? – подозрительно насупился его премудрие. – Я его наложил, я его и… это…
Под его взором Охотник закаменел от ужасных предчувствий.
– …сниму.
– Агафон, послушай, так нечестно! – поспешно пришел Иван на помощь бывшей наложнице калифа. – Дай же доказать Абу, что он разбирается в магии ничуть не хуже тебя!
– Это я-то?! Не хуже него?!.. – взвился возмущенно сулейманин, раскрывая истинную сущность своего речения. Но было поздно.
– Ну конечно, ты! – ласково взял его за руку Олаф. – Мы в тебя верим. Правда, Яфья?
– Правда, Олаф-ага! Абуджалиль ведь такой… умный!
«Кто у нас тут умный, ребята, так это ты, девочка. Агафон на бедняге Селиме и впрямь порезвился уже достаточно. Гаурдаку не пожелаешь», – подумала Сенька, приобняла его премудрие за плечи и оттащила от операционного поля.
– Дорогу молодым.
Абу сейчас был похож на паука, запутавшегося в собственной паутине. Хотел покрасоваться перед Яфьей – пожалуйста. Снимай чужое, запутанное-перепутанное неизвестно как заклинание, и красуйся. Самодовольный индюк. Напыщенный павлин. Не набитый никем болван.
Бросив на Агафона испепеляющий взор, Абуджалиль вздохнул и вызвал перед глазами страницы конспектов на тему «заклинания иллюзии, их особенности, и две тысячи четыреста один возможный сбой при наложении»…
Хотя к ляпу, допущенному его премудрием, ни один из двух тысяч четыреста одного его неуклюжих предшественника подступить не смогли даже близко, как ни старались, с возвращением нормального облика старому стражнику Абу справился всего с шестой попытки.
С облегчением ощупав ставшее вновь знакомым лицо перед устало сотворенным придворным чародеем зеркалом, Селим расплылся в глупой счастливой улыбке облегчения.
Благодарю тебя, о, юный чародей,Исполненный деяний и идей!Лицо моё вновь, после всех мучений,Похоже на лицо всех остальных людей!
И продолжил:
– Не в обиду никому будь сказано, но я с собой прежним уж было совсем распростился…
Выжатый, как простыня в руках энергичной хозяйки, выпускник ВыШиМыШи смог только вежливо склонить голову в ответ и пробормотать: «Если что – обращайтесь, Селим-ага… второй раз проще будет…»
И на этой оптимистической ноте вся компания, с облегчением переведя дух, уселась за завтрак и обмен новостями. Рассказала Сенька и про прототипы Селимовой маскировки. После этого совершено случайно оказавшиеся в меню сливы и арбуз игнорировались компанией, как могли, но то и дело взгляд то одного, то другого путешественника падал на них, и тогда по лицам народа начинали плавать тут же тактично задавливаемые улыбки. Которые, тем не менее, боевой чародей отряда каждый раз успевал увидеть и безошибочно принять на свой счет.
Чтобы снова начавший подкисать его премудрие так не расстраивался, добродушный Охотник за чашкой кофе сделал попытку подбодрить его.
– Агафон-ага, а вот послушай, какие я тебе стихи сочинил!
– Про сливы и арбуз? – пасмурно отозвался отчаянно не желавший подбадриваться маг. – Давайте, дразнитесь…
– Нет-нет, ты что! Забудь про это! – отмахнулся Селим. – Если бы не твои фрукты, нас бы, может, отправили в лучший из миров еще до состязания, о северный светоч мудрости и знаний!
– Кто – я? – недоверчиво уставился волшебник на старого стражника.
– Конечно же! – ласково улыбнулся Селим. – Вот, послушай. Ода тебе.
– Мне – ода?.. – забыл отыскивать во всем сказанном подвох, и растерялся Агафон.
– Ну да!
Пусть посрамится каждый злобный дух,Имеющий хоть на два фелса слух!Ты мастер посоха и ты же мастер удда —Второе мастерство лютейшее из двух!
И Охотник замолк, довольный собой.
– Лютнейшее даже, я бы сказала, – хихикнула Сенька. – А насчет третьей строчки – это правда? Видать, хороший мастер, если слухи уже и до Сулеймании дошли!
Но адресат оды ее веселья не поддержал. Красный, как тот же арбуз, и съежившийся как слива, сидел он, закусив губу и втянув голову в плечи.
– Тебе не понравилось? – жалобно поднялись брови Селима домиком.
– Д-да нет… З-замечательная… ода… но… – воровато оглянувшись, волшебник наклонился к самому уху стражника и сконфуженно прошептал: – про мастера уда… я… э-э-э… отрицать не могу… я же не дурак… даже если и… э-э-э… ну… но… как-то… неловко… при дамах…
– Умение хорошо играть на удде дамы ценят в первую очередь, – со знанием дела проговорил Селим.
Ужас отразился на алой физиономии его премудрия.
– Играть?!..
– По-моему, в крепости ассасинов у тебя это неплохо получалось, – недоуменно шепнул сулейманин. – Хоть и не в такт. Но не надо этого стыдиться. Я вот, к примеру, до сих пор и на зурне научиться не могу.
– В крепости?.. – вытаращил глаза чародей, начинавший понимать, что он ничего не понимает. – На зурне?.. Но зурна ведь это вроде такой тыквы… со струной… или тремя… Значит, удд – это вовсе не…
– Не самый плохой инструмент для начинающего музыканта, – ласково заверил его Селим, и юный маг с облегчением перевел дух.
И снова поймал на себе заинтересованные взгляды трех пар глаз: Серафимы, Эссельте и даже Яфьи.
– З-замечательные стихи, – гордо приосанился он. – И всё до последнего слова – правда!..
Когда с трапезой было покончено, вещи собраны, а пищевые отходы, по настоянию уступчивой в иных вопросах опальной наложницы зарыты в песок, Абуджалиль убрал сначала так и не заработавший фонтан, потом подушки, ковры, занавеси и покрывала и, в последнюю очередь, купол, похожий на скрещенную с апельсином луковицу.
После этого можно было отправляться дальше – на поиски откочевавшей в неизвестном направлении альма-матери хитрого Казима.
Впрочем, к вечеру усилия сконфуженного донельзя Масдая увенчались успехом: на горизонте, там, где не спеша тащилось к неровной линии пустыни тучное красное солнце, вдруг показался знакомый со вчерашнего визита к ассасинам абрис: высокие стены из темно-коричневого кирпича, многочисленные строения за ними, разновеликие и разномастные башни и башенки по периметру…
– Мы что, кругаля дали? – была первая мысль Серафимы.
– О нет, прекрасная из прекрасных принцесс северных стран, – неожиданно проговорил ковер в стиле Селима, изрядно опешившего от конкуренции там, откуда не ждал. – Ибо я чую всем утком, и всей основой, и всем ворсом моим и кистями, что сие благородное сооружение есть ни что иное, как моя далекая родина, то самое училище техники профессиональной магии, где семьсот семьдесят восемь лет назад в один благословенный день ученый мастер Маариф ибн Садык снял меня, законченного, со станка, вынес на двор и подбросил в воздух. «Лети, Саид Ибрагим Рахим Абдурахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай, играй со своими кузенами. Пока ты мал, тебе не нужно думать о больших делах – только о малых, но когда ты вырастешь…»
Если бы у старого ковра были очи, они бы сейчас увлажнились.
– «…Но когда ты вырастешь, клянусь своей чалмой, своим бурнусом и своим станком – тебя будут ждать великие дела, и ты еще прославишь наше училище, как никто другой…» Он так сказал… поверите ли…
